Наш Артем

К Вене подъехали вечером. Федора поразило обилие светящейся рекламы. После калильных фонарей Москвы, полутемного Екатеринослава залитые электрическим светом улицы выглядели нарядно, празднично. Несмотря на поздний час, повсюду толпился народ, были слышны знакомые звуки штраусовских вальсов.

Несколько дней Федор посвятил осмотру Вены. Что бы он ни думал о Габсбургах, надо признать, Вена — красавица. Можно часами стоять на гранитных набережных Дуная. Он быстротекущий, желтовато-мутный и отнюдь не голубой. Можно часами лежать на шелковистой траве Венского леса и смотреть в глубины бездонного неба — здесь так хорошо думается. И где бы он ни был: в соборе святого Стефана или в домах, где жили и творили Бетховен, Моцарт, Брамс, Штраус, — ему повсюду чудилась музыка. А к музыке Федор был неравнодушен, только вот мало ему довелось слушать настоящей, симфонической.

Жаль, конечно, покидать веселую Вену, но пора и в путь.

Из Австрии, через Швейцарию — в Париж.

Путешествия необычайно обогащают человека. Природа, люди, обычаи иных стран навевают новые мысли, образовывают сами по себе и в то же время настоятельно требуют усилий к самообразованию. Это все Федор знал, хотя путешествовать ему доводилось пока немного.

Женева! Сколько охов и вздохов он слышал от студентов из состоятельных семей, побывавших в Европе. Но Женева после Вены показалась Федору добропорядочной, чистенькой и бюргерски скучной провинцией.

В Вене повсюду звучала музыка. В Женеве Федора все время преследовало тиканье часов. Если Вена — музыкальная шкатулка, то Женева — стеклянный ящик, сквозь стенки которого на Федора уставились своими циферблатными ликами часы. Часы огромные и микроскопические, безумно дорогие и грошовые, с кукушками и каминные с золочеными фигурками каких-то мифологических персонажей. Часов у Федора не было, как и не было денег на их приобретение. Зато швейцарские ландшафты принадлежали ему.

Альпийские луга. В сентябре они не полыхают пожаром красок, зато коровы, да-да, самые обыкновенные швейцарские чудесницы, отлично вписываются в зелень рыжими, белыми, бурыми пятнами упитанных боков. И что удивительней всего, каждая корова имеет свой колокольчик, непривычной формы, вроде раковины-кошелька, и колокольчики перекликаются всяк на свой лад. Хозяйки по звуку узнают своих буренок.

Швейцария была землей обетованной для эмигрантов. Сюда из России прибывали те, кому уже нельзя было оставаться в пределах империи, и те, кто бежал из царских тюрем, как сбежали 10 искровцев из Лукьяновского замка в Киеве, наделав шуму на всю Европу; кому невмоготу стало на «романовских дачах» в Сибири. В швейцарских университетах и институтах учатся молодые люди, которым закрыт доступ в высшие учебные заведения на родине. И конечно же в Швейцарии полно тайных агентов царской полиции, неустанно следивших в первую голову за социал-демократами, особенно после того, как Владимир Ильич Ульянов и плехановская группа «Освобождение труда» стали издавать газету «Искра».

Федор мечтал о встрече с Ульяновым, но в Швейцарии ей не суждено было состояться: Владимира Ильича там в то время не было.

Налюбовавшись швейцарскими пейзажами, Сергеев поспешил в Париж.

Когда подъезжали к «столице мира», какой-то пассажир, прилично одетый, с пивным брюшком, затянул «Марсельезу», выговаривая слова знаменитого гимна явно с нижегородским акцентом.

«Подвыпивший шпик, не иначе», — подумал Сергеев и по привычке конспирировать собрался уже перейти в другой вагон, но вспомнил, — ведь он же за границей с легальным паспортом.

Этак можно и переконспирировать. Вспомнился случай, рассказанный товарищем по подполью. Вез он один из первых транспортов «Искры», вез кружным путем, заметая следы. И очутился в Херсоне. Решил пробираться в Киев на пароходе. Купил билет в одноместную каюту первого класса, затолкал корзину с газетой под диван, запер каюту, и на палубу. Жарища в ту пору стояла африканская, на теневой стороне палубы сбились пассажиры, вот-вот судно ляжет на борт и не встанет. Капитан в мегафон надрывается, а пассажиры словно ошалели от жары — ухом не ведут. Решил этот товарищ пойти в музыкальный салон на носу. Если открыть в нем окна, то должно изрядно продувать встречным потоком воздуха. Зашел, а там за столом уже сидит полицейский исправник в некогда белом кителе. От жары и пота китель покрылся ржавыми разводами, рядом поп, у которого мокрая грива скаталась в косичку, и, наконец, какой-то господин, похожий не то на сельского учителя, не то на землемера. Глянули они на вошедшего осовелыми от жары глазами.

— В преферанс играете? По маленькой, по поповской? — Исправник хихикнул, глянул на попа. — Милости просим, а то четвертого не хватает.

Товарищ тот не только в преферанс не играл, но даже не знал, что это за зверь такой. Но его уговорили, обещали помогать. Решил присесть, и не потому, что на карты потянуло, а подумал — в компании попа да полицейского исправника кто его заподозрит, если на пароходе шпики едут.