Внезапно небольшого роста «духовник» в очках чуть не утыкается в меня, берет за обе руки, приветливо улыбаясь, приветствует наше прибытие. Как и все «новые» иранцы, он также не представляется. Позднее по фото мы узнали, что это был Халхалиль, весьма спорная и необычная фигура среди иранского духовенства, – одно время председатель скорых на руку исламских ревтрибуналов, затем глава организации по борьбе с наркотиками. (Эта организация произвела ряд успешных рейдов, пожалуй, «слишком успешных», т. к. оказались затронуты интересы некоторых «высших» людей, и Халхалиль ушел на время с арены, оставаясь явным противником Базаргана, которого не раз называл предателем революции.)
Но это все было потом, а пока… Халхалиль ввел нас в одну из классных комнат, где у входа мы сняли ботинки, – оказалось, ошибка. Нас повели в другой класс, куда мы уже вошли в носках. Нам сказали, что Хомейни придет сюда для разговора с нами. Мы, было, по своей европейской несообразительности горячо сказали: зачем же ему беспокоиться и приходить к нам, мы сами можем прийти к нему. Но нам объяснили, что так делается в Европе, здесь – по-другому: сидите, ждите, хозяин сам придет к вам.
В комнате парт нет, на стене одинокая черная доска напоминает о прежнем ее назначении. На полу простые ковры, у стены они покрыты белым, и лежат небольшие подушечки. Видимо, придется сидеть нам на полу у стены. На полу же стоят и телефоны. Душно, смеркается, за открытыми окнами шевелится, шумит толпа.
Хомейни появился в двери как-то неожиданно, без каких-либо предупреждений. Он среднего роста, в светло-коричневой накидке, под ней темная одежда, на голове черный тюрбан. Руки утонули где-то за мантией, то ли в широких рукавах, то ли просто так – за накидкой. Хомейни, выпростав правую руку, сделал ею общий приветственный жест, руку спрятал. Я подошел, поздоровался. «Дед» кивнул и жестом пригласил к одной из стенок сесть. Сели: я слева от него, наш первый секретарь-переводчик Володя Фенопетов со мной рядом и чуть впереди. Еще уселись двое мулл, подполз на коленях третий, какой-то парень на весу держал портативный магнитофон у рта Хомейни.
Хомейни кивал в ответ на мои приветственные слова, но глаза его отражали явную настороженность, выдавали какое-то состояние внутренней мобилизации к чему-то неожиданному. Это меня удивило. За многие годы дипломатической службы и общения с иностранными деятелями, когда встречаешься с ними впервые, я никогда не видел такой настороженной реакции у собеседников. Обычно бывало любопытство, вежливость, приветливость, даже холодность, но чтобы ощущение опасности, тревоги – не было. Значит, подумалось, видимо, это первая у него в жизни встреча с советским представителем, да еще в такой обстановке.
Лицо красивое, с правильными чертами. Особое впечатление производят глаза – глубокие, темные, из-под нависших широких бровей. Какая-то сила исходит от них. Руки не старческие, без синих прожилок, кожа ровная, цвет, как и лица, смугловато-розовый. Все это впечатление я составил, разглядывая в упор Хомейни, во время переводов, которые делал Володя. Хомейни смотрел на него, я – на Хомейни.
Хомейни хорошо отреагировал на приветственные слова, на мысль о том, что для отношений между обеими странами открываются новые благоприятные возможности.
В его высказываниях звучала и благодарность за дружественные чувства к иранской революции и народу, ее совершившему, и удовлетворение тем, что революция не только политическая, но и, как он говорил, и исламская, и гордость за то, что народ, практически безоружный, «кулаком» нанес сокрушительный удар по «одной из великих держав» и преступному режиму, который она поддерживала, и уверенность в том, что новый Иран не допустит никакого вмешательства извне. Шаха по имени он не называл, говорил – «этот человек».
О Советском Союзе Хомейни говорил хорошо: издавна между нашими народами были добрые отношения, ведь у нас самая протяженная граница. Во времена династии Пехлеви наступил холодок, «теперь же мы хотим иметь с вами самые добрые отношения», и я очень хочу, сказал он, «чтобы с вашей страной были не только дружественные отношения, но и искренние отношения».
Когда он говорил, то невольно подумалось: как примирить эти хорошие и правильные слова с тем неблагоприятным, что уже замечается в Иране в отношении нашей страны? Что это – действия вопреки воли и желанию Хомейни, что, он пленник своего окружения или сейчас лукавит?
Со своей стороны, разумеется, поддержал разговор на тему о необходимости добрых отношений, подчеркнул, что наше государство также родилось в огне революции и поэтому мы хорошо понимаем опасения иранского руководства относительно попыток вмешательства извне в иранские дела.
Рассказал о характере наших отношений. Хомейни, оживляясь, вспомнил, что в свое время Иран получил из нашей страны и головки сахара в синей бумаге, и галоши. Я рассказал о нынешней структуре наших торгово-экономических связей с Ираном. Все это произвело, кажется, благоприятное впечатление.