Наш Ближний Восток

Когда в разговоре тема в какой-то степени затрагивала идейные воззрения, здесь нельзя было ожидать взаимопонимания. У Хомейни не было широты взглядов и терпимости, происходящей из реальностей жизни. Внутренняя убежденность, собранность для достижения поставленной им самим перед собой цели полностью владели Хомейни. Здесь он был, как скала.

Когда беседовали утром, живость мысли была у него большой, он быстро реагировал на высказывание. Беседы вечером выдавали явную усталость, формулировки его были нечеткими, некоторые сложные вопросы он опускал. Да и нам трудно было сосредоточиться, когда за стеной ревела толпа, требуя Хомейни на обозрение. Правда, если из рупоров вдруг раздавалось: «Соблюдайте тишину! Имам ведет беседу с важными гостями!» – многотысячная толпа за стенами дома мгновенно замирала. И когда мы, кряхтя от еле раздвигавшихся ног после долгого сидения на полу на корточках, появлялись из дома имама, мы как-то физически ощущали на себе ощупывающие взгляды столпившихся людей, глядевших в упор на нас – в их представлении счастливцев.

В целом Хомейни во всех беседах, даже в тех, которые касались острых вопросов (например, об использовании территории Ирана афганскими контрреволюционерами), неизменно проводил мысль о необходимости добрых отношений с Советским Союзом. Конечно, это были слова правильные, но все-таки слова, ибо дела вокруг шли как раз в противоположном направлении. Когда его внимание обращалось на лозунги против Советского Союза, он говорил: «Это пройдет, просто таким путем наша молодежь хочет подчеркнуть свою крайнюю приверженность к полной независимости, которую мы не имели столько много веков».

Особо запомнилась встреча с Хомейни в самом конце декабря 1979 года. Встретиться надо было весьма срочно – заранее предупредить о вводе советских войск в Афганистан. Целую ночь мы потратили на то, чтобы с кем-либо связаться из секретариата Хомейни, или МИДа, или резиденции премьер-министра. Ничего нам не удалось добиться. Решили ехать в Кум так, без договоренности. Случай – редкий и выходящий из правил.

Ночью в туман, по холоду добрались до Кума, где на подступах к дому Хомейни в первых лучах рассвета у костров грелись бородатые охранники имама. Долго объясняли один через другого срочность приезда посла к имаму, необходимость с утра устроить встречу. Наши товарищи шли «по цепочке» вверх, от одного чина к другому, от одного костра к другому, а затем и в здание.

Хомейни принял нас рано утром, несмотря на столь недипломатичное вторжение, хотя и сдобренное тысячами извинений. Он был один, без соглядатаев от Язди или Готбзаде, поэтому и разговор получился относительно искренний, важный и полезный.

Хомейни поблагодарил советское руководство за то, что оно сочло необходимым заранее информировать его о таком важном шаге. Далее он сказал, что, конечно, не может одобрить ввод советских войск в Афганистан, но раз советское руководство в силу чрезвычайных обстоятельств пошло на этот шаг, то он просит передать в Москву, чтобы эти войска поскорее выполнили то, за чем они посланы, и вернулись к себе домой.

Далее Хомейни обратился с просьбой, чтобы Советский Союз не допустил принятия Советом Безопасности ООН резолюции об объявлении Ирану экономической блокады в связи с захватом персонала американского посольства в Тегеране (поскольку эта история весьма непростая) и, кроме того, чтобы Ирану было разрешено использовать территорию Советского Союза для транзита в Европу и обратно.

Я понял, что не могу ответить имаму – доложу о его просьбе в Москву, доверительность мгновенно нарушилась бы. Поэтому, зная нашу линию, я ответил Хомейни, что он может считать его просьбы исполненными. В конце беседы я дал понять, что, зная обстановку хаоса в Иране, мы рассчитываем все же на то, что против посольства и советских людей не будут предприниматься какие-либо враждебные действия в связи с тем сообщением, которое я сделал сегодня утром имаму.

Хомейни кивнул.

И действительно, в течение трех месяцев Хомейни держал слово, мы также сдержали свое обещание…

Позднее нам стало известно, что Готбзаде (тогда он уже стал министром иностранных дел) предложил захватить персонал советского посольства в качестве заложников и держать до тех пор, пока не будут выведены советские войска из Афганистана. Хомейни отмахнулся – зачем ссориться с еще одной великой державой, коль уже поссорились с США, захватив заложников.

И все же, высказывая нам довольно здравые суждения о необходимости добрых отношений между обеими странами, Хомейни ни разу публично об этом не сказал. Более того, выждав этак около года после революции, он в своих выступлениях перед народом стал задевать Советский Союз как силу враждебную исламу, а следовательно и Ирану.

Однако он понимал, что нельзя переходить некоторую линию в создании атмосферы недружелюбия к нашей стране в Иране.

Причина, помимо его идейных убеждений, как говорили, лежала еще и в разработанной для него концепции отношения к США и Советскому Союзу.