Наш человек на небе (СИ)

Вообще-то, когда товарищ Берия организовывал «командировку», продолжительность не оговаривалась. Коля прекрасно понимал, что его просто убирают подальше от возможных неприятностей — всё-таки чуть не угробил предводителя инопланетного дворянства. Вины особой он не чувствовал: во- первых, как-то вот сложилось у него в голове, будто история с баллоном — своеобразная случайная месть за попытку вербовки... ну, не «месть», конечно. А вот так... ну, сложно объяснить. Просто есть на свете дороги кривые, ходить по которым не надо — а Вейдер пошёл; потому и споткнулся. Во-вторых, Коля ведь с таким иконостасом приехал — заводские все просто ахнули. А уж девки, и наши, и слободские... в других обстоятельствах, товарищ Половинкин...

Он покосился на Юно. Девушка приятно разрумянилась на морозце; среди людей, поднимавшихся по ступеням ко входу, она смотрелась уже совсем своей — настоящей, Советской.

Отставить, товарищ Половинкин. Конечно, отставить. А всё-таки жаль, что последний вечер. Наверное Коля этого не знал — зато чувствовал совершенно наверное.

А ещё он чувствовал нетерпение Юно — девушку тянуло в театр, и Половинкина тянуло вслед за ней; да нет, он и сам теперь понимал, как соскучился по блеску саратовской культуры.

- Академический, — сказал Коля, перешагивая через ступеньку, — оперы и даже балета. Иногда.

- Пойдём скорее, — ответила Юно с такой интонацией, словно слегка сомневалась, что их пустят.

Коля ухмыльнулся и снова перешагнул сразу две ступеньки. Ему не терпелось скинуть зимнюю одежду и пройтись по фойе; не так уж часто водил он девушек в театры.

Но на входе уже скопилась небольшая очередь, и молодым людям поневоле пришлось затормозить.

- А что за представление? — тихо спросила Юно, разглядывая толпу. — «Самодеятельность», да?

- Леонкавалло, кажется, — важным голосом ответил Коля; он гордился своей образованностью в вопросах культуры. — «Ты разве челове-ек? Нет: ты пая-ац!..»

Он принял красивую трагическую позу. Юно посмотрела на него с некоторым сомнением; окружающие — с сочувствием; пожилая билетёрша — с привычным благородным негодованием.

Коля вздохнул, пошарил во внутреннем кармане и вытащил билеты. - Пу, пу, пу-пу-пу... «Смейся, паяццо...» Ой, нет, не Леонкавалло! Это я ошибся, что Леонкавалло — это сегодня «Травиату» дают. Петь «Травиату» он не решился — плохо знал, да уж и очередь подошла. Они поднялись в вестибюль, затем направо, к гардеробу. Коля помог девушке раздеться, обменял тулупы на фанерные номерки. Юно, всё ещё будто чего-то стесняясь, прошла к большому зеркалу в бронзовой раме и принялась поправлять причёску. В гимнастёрке без знаков различия, в юбке хаки, в начищенных тугих сапожках смотрелась она — загляденье.

Половинкин, широко расправив пятерню, пригладил волосы. Втянул живот, поправил ремень. Одобрительно звякнули ордена на груди; Коля приосанился и принялся оглядывать помещение. Но орденоносцев здесь хватало, даже Герои имелись: война штампует героев. Все вперемешку, — мужчины в форме и мужчины в штатском, женщины в платьях и женщины тоже в форме, школьники, студенты, старики, — Советские граждане фланировали по фойе, отмаргивались от хрустального блеска люстр, обменивались улыбками, поклонами и воинскими приветствиями. Пожилой полковник инженерных войск проверял тускло-медную подзорную трубу; двое ребят, умостившись прямо на перилах, на скорую руку переписывали в тетрадки какую-то таблицу из учебника. Одинокая старушка в белом, шевеля бледными губами, читала подписи к портретам знаменитых актёров и режиссёров. - Ты их знаешь? — спросила Юно, положив руку Половинкину на плечо. - Конечно, знаю, — немножко соврал Коля, — просто не очень помню. Зачем тебе? сегодня из Москвы артисты поют.

- Нет, я про... Публика — ты наверняка знаком со многими? Боясь спугнуть тёплую ладонь, Коля скосил глаза. Он видел, что девушку очень слабо занимает блеск хрусталя и внушительная матовость бронзы, — в повседневной жизни явления всё-таки, прямо скажем, нечастые, — зато людей вокруг она рассматривает с каким-то жадным, почти болезненным интересом. Это казалось ему странным: ведь люди вокруг были самые всегдашные, нормальные — именно такие, какие в СССР обычно и ходят по театрам. Может быть, одежда у многих выглядела победней, чем прежде — так ведь война.

Может быть, лица осунулись; но не от голода, — не случилось в стране настоящего голода, — а от тревоги за близких, от необходимости работать долгие смены: за себя и за ушедшего на фронт товарища. Может быть, встречалось больше инвалидов, — никому здесь и в голову не пришло бы отводить глаза от их увечий. У одного командира половина лица была замотана бинтами. Другой болезненно опирался на палку; девушка в синем платье, — очевидно, дочь, — помогала отцу пройти в зал. У столика с программками и леденцами совсем молодой краснофлотец доставал из кармана брюк кошелёк; доставал неловко, одной рукой — другая болталась ушитым пустым рукавом... продавщица спокойно помогла парню заправить обшлаг обратно под форменный ремень.