Наш человек на небе (СИ)

Он почувствовал, что опять краснеет, поёрзал в кровати и на всякий случай изобразил самое голубоглазое выражение лица, какое мог. С Вороватовым такие фокусы не проходили, но в общении с Юно Коля уже понемногу привык рассчитывать на личное обаяние и частенько прикрывал им своё незнание всяких космических тонкостей.

- Ты чаю ещё хочешь? — спросил он, мучительно придумывая, как бы попросить девушку отвернуться: не мог же он светить при ней подштанниками!..

- Нет... Коля, я хотела спросить...

- А?

- Понимаешь, я ведь подданная Империи... нет, я не то хотела спросить.

- А? — повторил Коля, нутром чуя, что разговор пойдёт непростой.

- Что ты читаешь? — спросила Юно, очевидно, не решаясь сразу перейти к главному.

Половинкин протянул ей книгу; девушка даже не взглянула на обложку.

- Ты всё время читаешь... — сказала она. — Так странно...

- «Странно»? Вся Москва сейчас читает. Разве можно не читать? Ты ведь тоже свои голокроны читаешь.

Она слабо улыбнулась:

- Нет, что ты! Разве я могу — голокроны... это я так обычные голокниги называю... Раньше называла, для авантажности.

Коля чуть поморщился: слово было незнакомое, глупая серьга иногда чудила так с переводом. Юно проследила за его гримасой и, судя по всему, истолковала по-своему.

- Да, не Одарённая я, — сказала девушка, отпуская Колину руку и отворачиваясь. — Ты Лорд, ты не поймёшь. На тебя, наверное, все девчонки вешаются...

- Да что ты заладила: «лорд», «лорд»! — сказал Половинкин, не поспевая за ходом диалога, но на всякий случай забирая тонкие пальцы подруги в свою ладонь. — И при чём тут девушки... Я, если хочешь знать, всего с одной девчонкой и дружил.

- Вот видишь... — горько произнесла Юно.

- Это ещё в школе было...

Девушка не ответила, только слегка переменила позу... Такую неловкую позу она приняла, так неустойчиво откинулась, что, казалось, чуть потяни — тут же и упадёт. Прямо в Колины объятья.

Коля, не будь дурак, и потянул. Юно легко упала ему на грудь. «А!», подумал комсомолец Половинкин, «вот оно что...» Они с Юно уже много раз целовались, и даже в губы, и пару раз даже довольно-таки всерьёз — не как в театре, а... ну, всерьёз. Коля понимал, что девушке нравится целоваться; она была старше, — немного, это ерунда, — и, наверное, опытней... но это ведь тоже ерунда...

Он решительно подтянул к себе Юно, выпятил губы дудочкой и...

- Оставь, Лорд Половинкин, — сказала девушка с высокой обречённостью в голосе, — тебе же всё равно, кого целовать. А для меня это очень серьёзно.

- Для меня тоже, — машинально сказал Коля, возвращая не пригодившиеся губы в исходное положение.

Юно молчала, но глядела на него с глубоким интересом в блестящих глазах. Тонкая и крепкая ладонь её, прижатая к Колиному животу, вдруг поползла вниз и налево, по щекотливой и томительной дуге.

- Ты... хочешь? — спросила Юно неожиданно низким голосом.

- Ты что! — шёпотом закричал Коля; он понял и пришалел. — Ты что, нельзя. Нельзя до свадьбы, ты что!..

Ладонь остановилась.

- Свадьбы? — сказала Юно ещё басовитее. — Свадьбы?! «Да что с ней такое!..», думал Коля, «Ведь так нельзя, так — нечестно; почему она — так?.. Ведь я же — не поэтому...»

Что-то явно мешало девушке быть полностью счастливой, и что-то мешало ей быть спокойной, и Половинкин, конечно, подумал о самом важном, что мешало сейчас людям быть счастливыми и спокойными: о войне.

- Всё наладится, — сказал Коля, — надо просто дождаться Победы, понимаешь? Потерпи. Мы победим — и сможем быть счастливы. Надо только закончить эту проклятую войну, и у нас всё будет тогда.

- Ты... ты правда хочешь?..

 - Да. Ничего в жизни никогда так не хотел. Весь Советский народ... Но девушка уже не слушала. С новой силой она прижалась к нему, обвила руками шею, повисла на Коле, как незаслуженная пока медаль.

- Постой!.. — пропыхтел полупридушенный какими-то выступами и округлостями комсомолец Половинкин. — Ну ты... да дай ты мне!.. Нельзя же так...

Руки девушки, две быстрых горячих волны, бежали вниз, по Колиной груди и животу, дальше, дальше, под край шерстяного одеяла...

- Стой, Юно! — закричал Половинкин. — В этом мире есть вещи... есть такие сферы... нельзя же так просто. Потому что самоограничение, что ли?.. есть такая заповеданность стыда, со времён Ивана Тургенева... и потом — клятва на Воробьёвых горах...

Он перехватил руки Юно и прижал девушку к себе, сильно — хотя сильнее, казалось, некуда. Она лежала у него на груди, успокаиваясь и слушая трепет комсомольского сердца, а потом заснула. Коля осторожно отнёс девушку в её каюту, положил в кровать и накрыл одеялом.

Он вернулся к себе, думая, что теперь, после таких важных событий, уж не заснёт до утра — но заснул неожиданно легко и бестревожно. «Что-то слишком траурное письмо получается. Сам я в это не верю. Надеюсь, что это письмо ты никогда не увидишь, и мне будет стыдно перед самим собой за эту мимолётную слабость. Но если что-то случится, ты должен знать всё до конца.