Наш человек на небе (СИ)

- В мышлении и творчестве человека проявляется только тенденция к поискам более простых, оптимальных решений. Достижение лучших решений, построенных совсем иначе, таких решений, которые не могут быть получены из предложенного путём мелких улучшений, лежит за пределами того, что может уловить самая изощрённая интуиция.

- Гносеологический принцип формулируете?

- Он самый, дражайший Михаил Клавдиевич, он самый.

- Иначе говоря, Вы утверждаете, что человеческое мышление есть постоянный поиск «локальных экстремумов»? Независимо от задачи?

- Независимо. В общем и целом, учитывая или не учитывая существование в человеческой популяции... мда... так называемых «гениев». Либо сильных сторонних возмущений.

- Это эволюция, — очень медленно произнёс Тихонравов. — Биологических видов. Фактически, Ваш гносеологический принцип утверждает, что посредством эволюции природа «думает». Следовательно... Философский диспут на заседании Государственного комитета обороны по-своему завораживал.

Берия прокашлялся.

Учёные спохватились.

- Итак, — сказал Колмогоров, — раз уж... да, так вот. Получается, что работа разума, биологическая эволюция, движение электронов, перемещения войск, наконец... мда. Так что задаём известные начальные положения в виде матрицы — с учётом погрешностей, конечно... первый вектор невязок... второй...

И всё же Колмогоров встал на привычные рельсы; если достаточно долго заниматься математикой, математика займётся тобой. Но Сталин терпеливо дожидался завершения выкладок — и присутствующие дожидались тоже.

- Вот так своеобычно, — сказал наконец Андрей Николаевич, отрываясь от записей.

- Выходит, не так уж нам теперь нужен «Палач»? — полуутвердительно спросил Тихонравов. — Но объём расчётов, конечно, требуется колоссальный.

- Вычислители наших... мда, союзников. Прекрасно справляются. Без их вычислителей, безусловно, ничего не получилось бы: аналитического решения тут быть не может, поскольку...

- Андрей Николаевич, родной, — спросил вдруг Тимошенко. — «Палач» не нужен?

Колмогоров на мгновение запнулся:

- Нужен, отчего же. Просто задачи разведывательного характера... прогностического, скорее.. да. Эти задачи мы теперь в состоянии решать и без информации с орбиты. Хотя, безусловно, если требуется более высокая точность... но можем решать и без «Палача», отчего же. По крайней мере, до устранения причины.

- «Причины»? — практически хором произнесли Берия, Судоплатов и Тимошенко.

Математик смущённо улыбнулся.

- Ну как же? Я полагал, это общее место. Радары выходят из строя практически... собственно, о гауссиане, как было бы в случае естественного исчерпания остаточного ресурса, и речи не идёт. Я полагал, это очевидно.

- Сила не лжёт, — пророкотал Вейдер.

- Теория вероятностей — тем более, — парировал Берия. Вейдер не удостоил его даже взглядом.

Это была не совсем та реакция, на которую рассчитывал Сталин. Откровенно говоря, он надеялся спровоцировать небольшой, — не конфликт, разумеется, — небольшой спор между инопланетным командующим и земным наркомом. Лаврентий Палыч, с которым Сталин поделился замыслом, вздохнул и подыграть согласился; а вот Вейдер упорно не желал снисходить до препирательств, пусть и чисто деловых.

Возможно, и следовало бы выдерживать прежний бесконфликтный курс. В конце концов, подчёркнутое спокойствие Иосифа Виссарионовича в первые минуты «знакомства» позволило ему удержать горячего татуинского парня от опрометчивых поступков.

Да, Вейдер сообщил ему название своей родной планеты — в коротком сумбурном разговоре в палате, пока бежали к ней земные врачи, а медтехники штурмовиков возились со шлангами и проводами. Механическая ладонь сжала пальцы земного Главнокомандующего, диффузор чёрного шлема зашипел: просыпающийся Вейдер заговорил. Миг слабости — меж сном и явью; миг откровений... Удивительное дело: Сталин видел, что отдельные слова и фразы, короткие признания, даже случайное рукопожатие — совершенно незначительные сами по себе события словно складывались в мозаику. Он ещё не знал картины, которая должна проявиться в итоге, но чувствовал, что картина эта окажется... нет, конечно, отнюдь не простой, — в событиях, приведших Вейдера к Сталину, не было и не могло быть ничего простого, — пусть не простой, но всё же понятной.

Он не стал дожимать Вейдера в палате, выпытывать какие-то подробности: мало ли, что наболтает человек, выходящий из-под наркоза? И ведь потом возненавидит тебя; возненавидит не собственную болезненную откровенность — но того, кто воспользовался ею.

Теперь, когда Вейдер, — неожиданно быстро, словно питала его некая внешняя сила, — окреп, стоило попробовать заострить общение. Глядишь, и проговорится в запале спора о чём-то важном, но проговорится уже «расчётно».