Наш человек в Мьянме

Стремление бирманца иметь вокруг себя свой маленький мир, без резких изменений и выходящих из стен иностранцев, в свое время было спроецировано на всю страну. Не случайно во время правления генерала Не Вина был период, когда иностранцам вообще было запрещено находиться в Мьянме более 24 часов, а контакты с внешним миром были сведены к минимуму. Очень просто объяснить все это особенностями характера генерала Не Вина. Но генерал лишь выразил на уровне государства свое собственное мироощущение, характерное для очень многих, если не для абсолютного большинства бирманцев. В том числе именно поэтому он так долго находился у власти как выразитель некоего национального характера. Нынешнее поколение людей у власти расширило контакты с внешним миром, но все равно во многом находится под влиянием старых идей. Их принцип очень прост: мы к вам не лезем – не лезьте к нам. Я уверен, что иностранных наблюдателей не пустили на выборы 2010 года именно исходя из этого принципа, а не потому, что кто-то что-то собирался подтасовывать: если поставить такую цель, в 60-миллионной многонациональной стране подтасовать результаты можно даже при наличии нескольких тысяч наблюдателей.

В этой узости и «заданности» мирка рядового бирманца – одна их причин того, почему в Янгоне, по сравнению, скажем, с Бангкоком, долгое время вообще практически не было никакой ночной жизни; это сейчас она постепенно появляется, причем, далеко не в лучших ее проявлениях. Другой пример – поздний возраст вступления бирманцев в брак, очень резко контрастирующий с показателями соседних с Мьянмой стран.

Отношение бирманцев к людям «своего» мира значительно отличается от отношения к чужакам. Это очень наглядно проявляется при разборках подвыпивших клиентов в ресторанах. Выпившие люди иногда склонны побузить, но и здесь разборки внутри своего круга и разборки вне – это очень разные вещи.

Если поскандалили два незнакомых человека, то можно поручиться, что драки скорее всего не будет. Они минут двадцать будут стоять в двух метрах друг напротив друга и истошно по очереди орать, тыча друг в друга пальцем и собирая вокруг себя толпу благодарных слушателей. Обзывать они друг друга могут как угодно, но руки распускать не будут. Неизвестно, кто этот незнакомый человек, с которым бирманец ругается: вдруг он принадлежит к какой-то группировке или имеет влиятельных родственников. Тогда весь твой мир, который ты так тщательно вокруг себя создавал, будет очень легко разрушен.

Если же в ресторане происходит самая настоящая драка с опрокидыванием столов – значит, повздорили люди, которые друг друга отлично знают, а скорее всего, морду друг другу бьют друзья. Такой вот парадокс современной бирманской действительности.

Еще один парадокс заключается в том, что человеком, живущим в своем медленном замкнутом мире, очень легко управлять, играя на эффекте внезапности. Один из моих друзей, шан по национальности, который довольно критически относится к бирманцам, хотя и признает, что шаны – тоже не подарок, доказал это мне на одном простом примере. Он просто подходил на улице к бирманцу средних лет, который нес в руках какую-нибудь сумку, и довольно спокойно говорил ему: «Брось это!». Бирманец тут же покорно бросал свою сумку на землю. Я понимаю, что это – не испуг, и что бирманец испугается только через несколько секунд. Но до этого – послушно выполнит команду, даже не осознавая, кто и что от него требует. При отсутствии собственных мыслей по поводу происходящего (на это требуется время) он послушно исполняет чужую волю. В этом – одна их причин того, почему бирманская толпа при необходимости очень хорошо управляема.

При всей спорности таких психологических опытов над людьми с сумками, они весьма показательны для понимания бирманцев. Злые языки говорят, что бирманцы в основной своей массе честны: они не крадут только потому, что кража – это стресс для крадущего, а стресс – это выход бирманца из привычного спокойного ритма, чреватый разрушением созданного вокруг него мира, например, если вор попадется, и его будут бить ногами. Поэтому мьянманец может обмануть человека, например, подсунув ему дрянь, но не решится на кражу кошелька. Так что общеизвестная честность бирманцев объясняется в данном случае отнюдь не с позиций присущей им высокой буддистской морали.