Наш дом

«Рассказ Фии» > 00:24:56

Это был странный период – целый месяц подвешенности в воздухе. Точнее, пять недель: конец июля и весь август. Если бы мне сейчас дали шанс, я бы переживала его снова и снова, тот мягкий переход, постепенное разрушение семьи, а тогда время тянулось бесконечно.

Нет, я не имею в виду практическую сторону вопроса. Хотя я работала в центре Лондона, до дома сорок пять минут (а когда и в два раза дольше), да и школьные каникулы добавляли сложностей, все было организовано как надо. Мама помогала, да и с соседями договаривались – по очереди сидели с детьми.

Я имею в виду – эмоционально. Для меня важно расстаться спокойно, поберечь психику и сохранить здравый смысл.

Брам жил у своей матери в Пендже, ожидая моего следующего хода. Перед детьми я старалась маскировать его отсутствие под разными предлогами.

– Уехал по делам, – говорила я. – Вернется в субботу.

Субботний визит растягивался до укладывания спать, и мальчики не знали, что папа уходит на ночь. Утром я говорила, что он рано встал и уехал на работу. Впрочем, дети были слишком заняты, кидаясь друг в друга хлопьями, и не особенно интересовались тонкостями; и тем не менее в долгосрочной перспективе такой вариант не годился.

Мы отменили семейный отдых в Португалии и остались дома. Казалось, этим летом на Элдер-Райз (наш район) десантировался весь город. Отчасти благодаря объявлениям в разделе недвижимости газеты «Стандарт» парочки толпились в приемных у риелторов, выясняя, какой урон семейному бюджету нанесет дом с одной спальней, с террасой или с четырьмя спальнями, вроде тех, что на Тринити-авеню. Предложения появляются редко, говорили агенты, хотя ходят слухи, что у Ризов из 97-го дома проводили оценку.

Было практически невозможно припарковаться в верхней части Тринити-авеню; иногда я забывала, где оставила машину.

– Это цена, которую мы платим за то, что наши дома так дорого стоят, – говорила Элисон, – и жаловаться не подобает.

(«Не подобает» – характерное словечко Элисон).

Когда распространилась новость о том, что Брам съехал, она пожаловала первой с охапкой розовых гортензий из тех, что так прекрасно засыхают. Цветы были ужасно дорогие, в нашем районе их можно достать только у лучших флористов на главной улице.

– Ох, Фия… – вздохнула Элисон, обнимая меня. – Хочешь поговорить об этом?

– Тут не о чем разговаривать, – ответила я.

Ее глаза цвета морской волны порой слезились от смеха, приходилось постоянно промокать смазанную тушь, а вот печальный блеск я видела редко.

– Ты только скажи: нам не придется выбирать между вами?

– Нет, конечно.

– Значит, никакого изощренного плана мести? Или хотя бы самого простенького?

– Необязательно каждая история должна заканчиваться местью.

– Да, но большинство заканчивается именно так.

Ладно, признаю: иногда я представляла, как Брам встречает себе ровню, которая растопчет его сердце самым жестоким образом (но так, чтобы не пострадало благополучие детей). Нарочно мстить – нет, такое мне в голову не приходило. Уж кто-кто, а я знала, что Брам – сам себе худший враг, с его-то склонностью к саморазрушению. Если подождать, он сам себя накажет.

– Помню, смотрела старое интервью с Джорджем Харрисоном – уже после того, как его жена ушла к Эрику Клэптону. Казалось бы, должен плеваться ядом, а он сидел такой спокойный, философствовал. Сказал, что пусть лучше она будет с его другом, чем с кем попало.

Элисон задумалась.

– Да он, наверное, был под кайфом!

Я слегка фыркнула – в те невеселые времена это сходило за смех.

– Я хочу сказать, что я его отпустила. Мы отпустили друг друга. Теперь главное – вырастить мальчиков и обрести гармонию, как в той старой песне Пола Маккартни.

– Ты имеешь в виду «Эбеновое дерево и слоновая кость»? – Глаза Элисон расширились. Наверное, испугалась, что меня поменяли телами со степфордской женой[2] с нездоровым пристрастием к «Битлз». – Вряд ли в истории разводов было много подобных прецедентов… Хотя, если кто-то и сможет, то разве что ты.

Как и мои родители, Элисон просто обожала Брама: наверное, инстинктивно чувствовала его доброе сердце, несмотря на пьянство, ложь и в целом невыносимую жизнь с ним.

– Ты остаешься здесь? – спросила она.

– Разумеется.

– Отлично. Это самое главное.

Элисон принесла три гортензии – по одной на каждого оставшегося Лоусона, хотя вряд ли она об этом думала, когда покупала. Нет, она купила их потому, что дизайнеры интерьеров всегда советуют расставлять предметы по три – правило асимметрии. То самое, из-за которого Мерль постоянно думает о третьем ребенке: ее текущий дуэт не вписывается в фэн-шуй. («Всегда есть риск третьего», – сказал как-то ее муж таким тоном, словно речь шла о третьей мировой, и его границы нужно защищать ядерными ракетами).

– Кстати, чтобы ты знала, – обронила Элисон, уходя, – я бы выбрала тебя.

* * *