Наш дом и сад в начале века… (Русская пьеса)

АНЯ. Я постараюсь, мама.

ИРИНА. И вот что я вам скажу, господин Гениальный писатель. Я приглядываю за вами. Хочу видеть вас образцом добропорядочности в общении с моей младшей дочкой. Она – наивная маленькая глупышка, которая не отрывается от книг и поэтому думает, что знает гораздо больше, чем знает на самом деле.

АНЯ. Мама…

ИРИНА. Как будто в книгах можно вычитать что-то такое, что действительно важно в жизни.

НИКОЛАЙ. Заверяю вас, Ирина Ивановна, что мое уважение и восхищение вашими дочерьми, как и вами, безмерно.

ИРИНА. Да, где-то я уже слышала эту песню. Пойдемте, доктор. Если будете хорошо себя вести, я позволю вам взглянуть на мою колеоптру. Я не ошиблась с термином? Это вьюн, который оплел наши зеленые изгороди.

АНЯ. Мама, колеоптра – это семейство жуков.

ИРИНА. Да. Что ж, и мы такие же. Жесткие снаружи – мягкие внутри. Или наоборот? Я уже ничего не знаю. (Уходя с РАДЕЦКИМ). Доктор, если вы положите руку на мой зад, я закричу. Во всяком случае, в один прекрасный момент. (Они уходят).

АНЯ. Прошу извинить мою маму. Она – хорошая женщина, но всегда говорит все, что приходит в голову. Она не хотела показаться грубой или невоспитанной.

НИКОЛАЙ. Да, говорит. Именно это мне в ней нравится.

АНЯ. Я надеюсь, вам нравится жизнь в деревне.

НИКОЛАЙ. Да. Очень.

АНЯ. Должно быть, вам скучно в такой глуши.

НИКОЛАЙ. Отнюдь. Мне здесь нравится. И ваша семья так добра ко мне.

АНЯ. Вообще-то, мне очень хотелось оказаться с вами наедине.

НИКОЛАЙ. Правда? А ваша мама знает?

АНЯ. С тем, чтобы поговорить с вами. О писательстве.

НИКОЛАЙ. Чем меньше говорить о писательстве, тем лучше.

АНЯ. Для вас, возможно, но не для меня. После смерти папы мне не с кем об этом поговорить, а папа не так много об этом знал, да благословит Господь Его душу. Гораздо больше его интересовал сад. Катя много читает, но, по большей части, занудные политические и экономические трактаты. Меня это совершенно не интересует. Я люблю беллетристику, искусство, театр, и здесь чувствую себя такой одинокой, что иной раз думаю, а не схожу ли с ума. Это действительно приводит в исступление, когда ты чем-то увлечена, а поговорить тебе об этом не с кем. Но вы, наверное, заняты.

НИКОЛАЙ. Нет. Я не занят. Чего нет, того нет. Что вас интересует?

АНЯ. Мне очень хочется понять, каково это, быть великим писателем.

НИКОЛАЙ. Об этом вам надо спросить у Толстого.

АНЯ. Но вы – великий писатель. Все так говорят.

НИКОЛАЙ. Что ж, раз все так говорят, значит, так оно и есть.

АНЯ. Каково это, посвятить всю жизнь писательству? Я хочу знать все.

НИКОЛАЙ. Прежде всего, нужны чернила. Чернила – это очень важно. Бумага тоже важна. Разумеется, если нет чернил и бумаги, можно писать кровью на стене. Но кто-то всегда приходит, чтобы смыть написанное. Этих людей мы называем критиками.

АНЯ. Вы чувствуете себя одержимым, когда пишите.

НИКОЛАЙ. Обычно, страдающим от тяжелого похмелья.

АНЯ. Вы не воспринимаете мои вопросы серьезно.

НИКОЛАЙ. Не обижайтесь. Я ничего не воспринимаю серьезно. Это часть моего обаяния.

АНЯ. Мне очень хочется писать.

НИКОЛАЙ. Что ж, у многих получилось.

АНЯ. Но я действительно очень хочу писать.

НИКОЛАЙ. Одолжить вам чернил?

АНЯ. Нет, чернил у меня предостаточно.

НИКОЛАЙ. Это хорошо, потому что у меня они практически закончились. Но у меня есть кровь. Думаю, что есть. Подождите. Позвольте перерезать горло.

АНЯ. Вы надо мной смеетесь.

НИКОЛАЙ. Я смеюсь надо всеми.

АНЯ. Так перестаньте. Это не часть вашего обаяния. Это грубо, это высокомерно, и выставляет вас слабаком.

НИКОЛАЙ. Но я слабак.

АНЯ. Не думаю я, что вы слабак. Я думаю, вы просто очень несчастны.

НИКОЛАЙ. Все несчастны.

АНЯ. Но не все писатели. Я хочу писать. Я хочу написать великие пьесы, как Шекспир, и великие стихи, как Пушкин, и великие романы, как Достоевский, но я не знаю, с чего начать.

НИКОЛАЙ. Начните с середины и закончите до того, как вам станет скучно. Нет. Слишком поздно для этого. Извините.

АНЯ. Мне не скучно. Меня раздражает, что вы не воспринимаете меня серьезно, как личность. Мне так хочется понять, что к чему. Я думаю, что умру, если не смогу писать. Но при этом, когда я начинаю писать и смотрю на написанное, мне это кажется настолько глупым, что меня охватывает стыд, и я не могу продолжать.

НИКОЛАЙ. Мой секрет в том, что стыд мне неведом.

АНЯ. Для меня это не шутка. Это вопрос жизни и смерти. Он мучает меня изо дня в день. Неужели вы не можете хоть на минуту перестать казаться забавным и честно поговорить со мной о том, что вы делаете?