Наш общий друг. Часть 1

— Толкуютъ люди, — заговорилъ опять Юджинъ, произнося слова немного въ носъ и откинувшись назадъ, съ сложенными на груди руками, съ закрытыми глазами и съ дымящейся сигарой во рту, — толкуютъ люди объ энергіи. Если есть въ словарѣ подъ какой бы то ни было буквой отъ А до Z слово, которое я ненавижу всѣми силами души, такъ это слово — энергія. Это такое рутинное суевѣріе, такое попугайство! Ну что за чертовщина? Нужно, въ самомъ дѣлѣ, мнѣ выбѣжать изъ дому на улицу, схватить за горло перваго встрѣчнаго, по виду богатаго человѣка, и закричать: «Ступай сейчасъ же въ судъ, собака, и возьми меня своимъ адвокатомъ, не то — духъ вонъ!» А это-то и есть энергія.

— Совершенно согласенъ, Юджинъ. Но дай мнѣ благопріятный случай, дай что-нибудь такое, что стоитъ приложенія энергіи, и тогда я покажу, что такое энергія.

— И я покажу, — сказалъ Юджинъ. Весьма вѣроятно, что десятокъ тысячъ молодыхъ людей въ чертѣ лондонской городской почты говорили то же самое въ теченіе этого вечера.

Колеса катились; кебъ миновалъ Монументъ [2], миновалъ Тоуэръ, миновалъ Доки; проѣхалъ Ратклиффъ и Родерхитъ, проѣхалъ мѣста, гдѣ всяческій мусоръ, накопленный человѣчествомъ, ждетъ, пока собственною своею тяжестью не рухнетъ съ берега и не исчезнетъ въ рѣкѣ. Проѣхалъ кебъ между кораблями, будто выброшенными на берегъ, между домами, будто сползшими въ воду, то въѣзжая въ ихъ ряды, то выѣзжая изъ нихъ; проѣхалъ между бушпритами, смотрящими въ окна и между окнами, смотрящими на суда, и наконецъ остановился у одного темнаго угла, подмытаго рѣкою. Тутъ мальчикъ слѣзъ съ козелъ и отворилъ дверцы кеба.

— Вамъ теперь нужно пройти немного пѣшкомъ, сэръ, — нѣсколько ярдовъ.

Мальчикъ проговорилъ это въ единственномъ числѣ, какъ бы намѣренно устраняя Юджина.

— Какое непроходимое захолустье! — говорилъ Мортимеръ, скользя по камнямъ и разнымъ отбросамъ на берегу и въ тоже время слѣдуя за мальчикомъ, огибавшимъ уголъ.

— Вотъ тутъ живетъ мой отецъ, сэръ, — вотъ, гдѣ огонь свѣтится.

Низенькое строеніе это, повидимому, было прежде вѣтряной мельницей. На немъ торчали полусгнившіе остатки башенки, на которой, вѣроятно, помѣщались мельничныя крылья; но все это было едва различимо въ темнотѣ ночи. Мальчикъ приподнялъ щеколду у двери, и они тотчасъ же вступили въ низкую круглую комнату, гдѣ передъ горящими угольями стоялъ человѣкъ, пристально смотрѣвшій въ огонь, и сидѣла дѣвушка, занятая шитьемъ. Огонь горѣлъ въ заржавленной жаровнѣ, не вдѣланной въ очагъ. Воткнутый въ горлышко глиняной бутылки ночникъ въ видѣ луковицы стоялъ на столѣ, пылая и пуская копоть во всѣ стороны. Въ одномъ углу стояла деревянная койка, а въ другомъ находилась лѣстница въ верхнюю комнату, до того крутая, что походила больше на приставную. Къ стѣнѣ были прислонены три или четыре старыя весла; тутъ же стоялъ небольшой шкапъ съ самою грубою кухонною посудой. Потолокъ былъ нештукатуренный и служилъ поломъ для верхней комнаты. Доски въ немъ — старыя, суковатыя, растрескавшіяся и покривившіяся, — придавали комнатѣ мрачный видъ. Повсюду — на потолкѣ, по стѣнамъ и на полу — были замѣтны слѣды муки и суриковой краски, и все это, вмѣстѣ съ сыростью, производило впечатлѣніе гнили.

— Отецъ! Джентльменъ пріѣхалъ.

Старикъ, стоявшій у жаровни, повернулъ всклокоченную голову и посмотрѣлъ, какъ хищная птица.

— Вы — Мортимеръ Ляйтвудъ, эсквайръ? Такъ, сэръ?

— Да, меня зовутъ Мортимеръ Ляйтвудъ. Здѣсь ли ваша находка? — спросилъ Мортимеръ, неохотно взглянувъ по направленію къ койкѣ.

— Не то чтобы здѣсь, а недалеко отсюда. Я все дѣлаю аккуратно: тотчасъ же далъ знать въ полицію, и она взяла къ себѣ. Я ни минуты не промѣшкалъ; а полиція уже объявила печатно, и вотъ что сказано въ печатномъ…

Онъ взялъ бутылку съ ночникомъ, и поднесъ ее къ приклеенной на стѣнѣ бумагѣ съ полицейскимъ заголовкомъ: «найдено тѣло». Оба друга начали читать объявленіе, а Гафферъ, держа ночникъ, внимательно оглядывалъ обоихъ.

— Только бумаги несчастнаго человѣка. А, понимаю, — сказалъ Ляйтвудъ, отводя глаза отъ описанія найденнаго и смотря на нашедшаго.

— Только бумаги.

Тутъ дѣвушка поднялась со своею работой и вышла за дверь.

— Денегъ не оказалось, кромѣ трехъ пенсовъ въ жилетномъ карманѣ.

— Три — пенсовыя — монеты, — проговорилъ Гафферъ Тексамъ съ разстановкой.

— Брючные карманы пусты и выворочены.

Гафферъ Тексамъ кивнулъ головой. — Это часто бываетъ. Быстрина ли воды тому причина, — не умѣю сказать. Вотъ посмотрите, — продолжалъ онъ, поднося ночникъ къ другому объявленію; — тутъ то же: «его карманы оказались пусты и выворочены». Вотъ и еще: «ея карманы оказались пусты и выворочены». То же самое и въ этомъ. То же и вонъ въ томъ. Я не умѣю читать, да и надобности въ этомъ не имѣю, но знаю всѣ эти объявленія по тому, какъ они висятъ по стѣнѣ. Въ этомъ, напримѣръ, найденъ матросъ съ наколотыми на рукѣ двумя якорями, флагомъ и буквами G. F. Т. Посмотрите, такъ ли?

— Такъ.

— А вотъ здѣсь объявленіе о молодой женщинѣ въ сѣрыхъ ботинкахъ, бѣлье помѣчено крестикомъ. Взгляните, такъ ли?

— Такъ.