Наш общий друг. Часть 1

— Отчего же, мой другъ, не сказать бы тоже «Бѣдная Лавинія?» — прибавилъ Р. Вильферъ.

— Извините, — сказала мистрисъ Вильферъ. — Совсѣмъ нѣтъ! Лавинія не знала тѣхъ испытаній, какія перенесла Белла. Испытанія, которымъ подверглась дочь ваша Белла, не имѣютъ, быть можетъ, ничего себѣ равнаго, и она перенесла ихъ, могу сказать, благородно. Если бы вы не видѣли вашей дочери Беллы въ черномъ платьѣ, которое она носить одна во всемъ нашемъ семействѣ, если бы вы не помнили обстоятельствъ, которыя заставили ее надѣть это платье, и если бъ вы не знали, какъ она приняла эти обстоятельства, тогда, опуская вечеромъ голову на подушку, вы могли бы сказать съ чистой совѣстью: «Бѣдная Лавинія!»

Въ эту минуту миссъ Лавинія, все еще ползавшая на колѣняхъ, отозвалась изъ подъ стола, что она совсѣмъ не желаетъ, чтобы папа или кто бы то ни было унижалъ ее названіемъ «бѣдной».

— Я въ этомъ увѣрена, моя милая, — отвѣтила на это ея мать. — Я знаю, что у тебя прекрасное сердце. И у сестры твоей Сесиліи тоже прекрасное сердце, но въ другомъ родѣ: ея сердце исполнено чистѣйшей преданности, это пре-вос-ход-ное сердце. Самоотверженность Сесиліи доказываетъ ея удивительный, чисто женскій характеръ, какихъ мало на свѣтѣ. У меня какъ разъ лежитъ теперь въ карманѣ письмо отъ твоей сестры Сесиліи, полученное сегодня утромъ, ровно черезъ три мѣсяца послѣ ея свадьбы. Бѣдное дитя мое! Она мнѣ пишетъ, что мужъ ея совершенно неожиданно оказывается принужденнымъ дать своей бѣдной теткѣ пріютъ въ своемъ домѣ. «Но я останусь вѣрна ему, мама», — такъ трогательно пишетъ она: «я не покину его, я не должна забывать, что онъ мнѣ мужъ. Пускай тетка его пріѣзжаетъ». Если это не высокое чувство, если это не женская преданность, то…

На этомъ мѣстѣ своей рѣчи достойная мистрисъ Вильферъ взмахнула перчатками въ томъ смыслѣ, что больше этого ужъ ничего нельзя сказать, потомъ плотнѣе подтянула носовой платокъ на головѣ и завязала его туже подъ подбородкомъ.

Белла, которая теперь сидѣла на коврикѣ передъ каминомъ, уставивъ свои каріе глазки въ огонь и захвативъ въ ротъ локонъ своихъ каштановыхъ волосъ, усмѣхнулась на это, потомъ надула губки и была готова заплакать.

— Я увѣрена, — заговорила она, — хоть вы, папа, и не жалѣете меня, что нѣтъ дѣвушки на свѣтѣ несчастнѣе меня. Вы знаете, какъ мы бѣдны (какъ ему было этого не знать!); вы знаете, какая мнѣ представлялась блестящая надежда на богатство и какъ она улетѣла, и какъ я смѣшна въ этомъ нелѣпомъ траурѣ, который ненавижу, смѣшна, какъ вдова, никогда не бывавшая замужемъ. А вы все-таки меня не жалѣете… Ахъ нѣтъ, жалѣете, жалѣете!

Этотъ быстрый переходъ въ тонѣ былъ вызванъ перемѣною въ лицѣ ея отца. Она потянула его къ себѣ со стула и, перегнувъ въ положеніе, наиболѣе удобное для удушенія, поцѣловала и потрепала раза два по щекѣ.

— Но знаешь, папа, ты все-таки долженъ пожалѣть меня.

— Да я и жалѣю, моя милая.

— Ну то-то же! Объ этомъ-то я и говорю. Если бы меня оставили въ покоѣ и не говорили мнѣ ничего, мнѣ было бы не такъ тяжело. Но этотъ гадкій мистеръ Ляйтвудъ счелъ своею обязанностью, какъ онъ выразился, написать мнѣ обо всемъ, и изъ за этого я должна была отказать Джорджу Симпсону.

Тутъ Лавинія, подобравъ послѣднюю шашку, поднялась съ пола и перебила сестру:

— Ужъ о Джорджѣ Симпсонѣ, Белла, ты лучше помолчи; тебѣ никогда не было до него дѣла.

— А развѣ я говорю, что было, миссъ? — Потомъ, опять надувъ губки и продолжая держать локонъ во рту, она прибавила: — Джорджъ Симпсонъ очень меня любилъ, я ему очень нравилась, и онъ терпѣлъ все, что я ни продѣлывала съ нимъ.

— Ты обращалась съ нимъ очень грубо, — сказала Лавинія.

— А развѣ я говорила, что нѣтъ? Я не собираюсь расчувствоваться по поводу Джорджа Симпсона. Я хочу только сказать, что Джорджъ Симпсонъ все-таки лучше, чѣмъ ничего.

— Ты даже и этого ни разу не показала ему, — еще разъ вставила Лавинія.

— Ты еще дурочка, ребенокъ, а то бы ты не говорила такихъ глупыхъ словъ, — возразила ей Белла. — Что же по твоему было мнѣ дѣлать? Подожди, пока вырастешь, и не изволь говорить чего не понимаешь. Ты только глупость свою выдаешь.

Тутъ Белла, окончательно надувшись, низко наклонила голову и, вынувъ локонъ изо рта, посмотрѣла, много ли она откусила отъ него.