Наш общий друг (Книга 1 и 2)

В поведении секретаря была одна черта, которая накладывала отпечаток на все остальные и могла бы внушить недоверие всякому, знавшему людей лучше, чем Золотой Мусорщик. Секретарь не выказывал излишнего любопытства и навязчивости, как и полагается секретарю, однако успокаивался, только добившись полного представления о деле во всем его объеме. В скором времени выяснилось из некоторых его замечаний, что он успел уже побывать в конторе, где хранилось завещание Гармона, и познакомиться с ним. Мистер Боффин, бывало, еще раздумывал, стоит или нет советоваться с ним насчет того или иного, как вдруг оказывалось, что он уже знает это обстоятельство и хорошо понимает его. Он даже и не пытался это скрыть и, видимо, был очень доволен, что в его обязанности входит такая подготовка по самым уязвимым пунктам, чтобы всегда быть на высоте.

Повторяем, это могло пробудить смутное недоверие в человеке, знающем свет лучше мистера Боффина. С другой стороны, секретарь был догадлив, скромен, не болтлив и так усерден, словно дела мистера Боффина были его личными.

В нем не было заметно ни охоты командовать людьми, ни охоты распоряжаться деньгами; он явно предпочитал, чтобы всем этим ведал сам мистер Боффин. Если он и искал власти, то разве только той, которую дает знание; той власти, которая зиждется на полном понимании дела.

Не только лицо секретаря всегда омрачало темное облако, но и на всем его поведении лежала непонятная тень. Нельзя сказать, чтобы он смущался, как в первый вечер знакомства с семьей Уилферов; теперь он уже не робел, и все же что-то от прежнего оставалось в нем. Не то чтобы манеры его казались дурными, как в тот вечер; он держался прекрасно, всегда был скромен, вежлив и мягок. Однако это "что-то" никогда не покидало его. О людях, которые перенесли тяжкое заточение, или страшный удар, или ради сохранения собственной жизни убили беззащитного человека, не раз писалось, что пережитое наложило на них неизгладимую печать, которая и остается до самой смерти. Неужели н на нем была такая печать? Он устроил себе временную кантору в новом доме, и все у него в руках спорилось, за одним-единственным исключением: он я вно не желал иметь дело с поверенным мистера Боффина. Два-три раза, когда являлся какой-то повод для этого, он предоставлял видеться с Лайтвудом мистеру Боффину, и его уклончивость вскоре стала настолько заметной, что мистер Беффин спросил его об этом.

- Это верно, - сознался секретарь. - Я бы не хотел с ним видеться.

Он имеет что-нибудь против мистера Лайтвуда?

- Я с ним незнаком.

Может быть, ему случалось судиться и потерпеть убыток?

- Не больше, чем другим людям, - отвечал он кратко.

Может быть, он вообще против адвокатов?

- Нет. Но пока я состою у вас на службе, сэр, я бы не желал быть посредником между адвокатом и его клиентом. Конечно, если вы будете настаивать, мистер Боффин, я готов согласиться, Но я сочту большим одолжением с вашей стороны, если вы не будете на этом настаивать без крайней необходимости.

Вряд ли в этом была крайняя нужда, ибо в руках Лайтвуда не осталось никаких других дел, кроме того, которое тянулось без конца, так как преступник не был обнаружен, и тех, которые были связаны с покупкой дома. Многие другие дела, которые могли бы перейти к нему, теперь оставались на руках у секретаря, который справлялся с ними гораздо скорее и успешнее, чем это было бы возможно под руководством юного Вреда. Золотой Мусорщик отлично это понимал. Даже текущие дела не имели такого значения, чтобы секретарю надо было непременно являться лично, потому что все они сводились к следующему: после смерти Хэксема честному человеку стало невыгодно трудиться в поте лица, и, никак не соглашаясь потеть даром, он увиливал с тем старанием, о котором юристы говорят, что оно и каменную стену лбом прошибет. Следовательно, этот новый светоч угас с шипением и треском. Но, когда перетряхнули старое, кому-то пришло в голову, что, прежде чем снова убрать все старье на темную полку, по всей вероятности навсегда, было бы неплохо добром или принуждением вызвать мистера Джулиуса Хэнфорда, чтобы он явился и дал показания. А так как все следы Джулиуса Хэнфорда были потеряны, то Лайтвуд обратился к своему клиенту за разрешением искать его, дав объявление в газетах.

- А против того, чтобы написать Лайтвуду, вы не возражаете, Роксмит?

- Нисколько, сэр.

- Ну так напишите ему две строчки, скажите, пускай делает как знает. Не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.

- Не думаю, чтоб из этого что-нибудь вышло, - повторил секретарь.

- Скажете, пусть поступает как знает.

- Я сейчас же напишу. Позвольте мне поблагодарить вас за то, что вы так внимательно отнеслись к моей просьбе. Она покажется вам не такой бессмысленной, если я признаюсь вам, что с мистером Лайтвудом у меня связаны самые неприятные воспоминания, хоть я его и не знаю. Это не его вина: он тут ни причем и даже имени моего не знает.