Наш общий друг (Книга 3 и 4)

- Да, милая. Так что я иной раз пью чай вот здесь, у окна, и в тишине гляжу на переулок, что бывает очень успокоительно, в промежутке между рабочим днем и семейным...

- Счастьем, - с грустью подсказала Белла.

- И семейным счастьем, - повторил ее отец, с удовольствием принимая готовое выражение.

Белла поцеловала его.

- И в этой темной, грязной, как тюрьма, конторе ты, бедный, проводишь всю свою жизнь, когда ты не дома?

- Когда я не дома, душа моя, не иду сюда или не возвращаюсь отсюда, милая. Да. Видишь эту конторку в углу?

- В самом темном углу, всего дальше от окна и от печки? Самая ободранная конторка в комнате?

- Разве она так уж плоха на твой взгляд, душа моя? - спросил отец, склонив голову набок и рассматривая конторку взглядом художника. - Это моя. Ее называют "насест Рамти".

- Чей насест? - негодующе переспросила Белла.

- Рамти. Понимаешь, она выше других, и к ней ведут две ступеньки, вот они и прозвали ее насестом. А меня они прозвали Рамти.

- Как они смеют! - воскликнула Белла.

- В шутку, милая моя Белла, в шутку. Все они гораздо моложе меня и любят пошутить. Что за беда? Могли бы прозвать Ворчуном или Молчуном, да и мало ли на свете прозвищ, вот тогда я действительно мог бы обидеться. А то Рамти! Боже мой, почему же не Рамти?

В этот тяжелый день Белле было всего тяжелее сильно огорчить кроткого человека, который с раннего детства пользовался ее уважением, любовью и даже восхищением. "Лучше было бы сказать ему все сразу, - подумала она, - лучше было бы сказать вот сейчас, когда он что-то начал подозревать; вот теперь он опять развеселился, а я его расстрою".

Херувим снова принялся за хлеб с молоком в самом спокойном настроении, и Белла обняла его еще крепче и принялась ерошить ему волосы, по своей всегдашней привычке обращаться с ним шутливо, и совсем было приготовилась сказать: "Милый папочка, не огорчайся, но я должна сказать тебе кое-что неприятное", как вдруг херувим перебил ее самым неожиданным образом.

- Боже мой! - воскликнул он, снова разбудив эхо Минсинг-лейна. - Вот неожиданность!

- Что такое, папа?

- Сюда идет мистер Роксмит!

- Нет, нет, папа! - встревожившись, воскликнула Белла. - Быть не может.

- Да вот же он! Смотри сама!

Действительно, мистер Роксмит не только прошел мимо окна, но и вошел в контору. И не только вошел в контору, но, увидев, что там нет никого, кроме Беллы с отцом, бросился к ней и обнял ее, восторженно восклицая:

- Моя милая, милая девочка, храбрая, великодушная, бескорыстная, благородная девочка!

И если бы одно только это (чего было вполне достаточно, чтобы прийти в изумление), а то и Белла, на минуту поникшая головой, подняла ее и прильнула к груди Роксмита, словно тут и было ее настоящее, давным-давно избранное место!

- Я так и знал, что ты придешь к нему, и побежал за тобой, - сказал Роксмит. - Любовь моя, жизнь моя! Ведь ты моя?

На что Белла ответила:

- Да, я твоя, если ты этого хочешь!

И после этого совсем почти исчезла в его объятиях, отчасти потому, что он обнял ее очень крепко, отчасти же потому, что она ничуть этому не противилась.

Херувим, чьи волосы от такого поразительного зрелища и сами собой пришли бы в то состояние, в какое их только что привела Белла, попятился назад к окну, на то самое место, с которого только что встал, глядя на парочку расширенными до крайности глазами.

- Однако нам надо подумать о папочке, - сказала Белла, - я еще ничего не говорила; давай скажем папочке.

И оба они повернулись к папочке.

- Только сначала, милая, - заметил херувим слабым голосом, - я попросил бы тебя сначала спрыснуть меня молоком, а то мне кажется, будто я... умираю.

В самом деле, маленький человечек чувствовал ужасающую слабость, и колени под ним словно подламывались. Вместо молока Белла спрыснула его поцелуями, а потом дала выпить и молока, и он мало-помалу ожил от ее ласковых забот.

- Мы тебе, папочка, расскажем очень осторожно, - сказала Белла.

- Милая, - возразил херувим, глядя на них обоих, - вы мне уже так много рассказали в первом... порыве, если можно так выразиться, что теперь я, пожалуй, вынесу все что угодно.

- Мистер Уилфер, - радостно и взволнованно начал Джон Роксмит, - Белла согласна выйти за меня, хотя у меня нет никакого состояния, а сейчас нет даже определенных занятий, ничего в будущем, кроме того, чего я сам сумею добиться в жизни. Белла согласна!

- Да, я, пожалуй, мог бы догадаться, что Белла согласна, дорогой мой, слабым голосом ответил херувим, - по тому, что видел сию минуту.

- Ты не знаешь, папочка, как дурно я с ним обращалась, - сказала Белла.

- Вы не знаете, сэр, какое у нее сердце, - сказал Роксмит.

- Ты не знаешь, папочка, - сказала Белла, - какой ужасной дрянью я могла бы стать, если б он не спас меня от себя самой!

- Вы не знаете, сэр, - сказал Роксмит, - какую жертву она принесла ради меня.

- Милая моя Белла, - отвечал херувим, все еще взволнованный и испуганный, - и милый мой Джон Роксмит, если вы позволите так называть вас...

- Да, папа, называй, называй! - потребовала Белла. - Я тебе позволяю, а моя воля - для него закон. Не правда ли, милый Джон Роксмит?