Наш последний эшелон

Господи, как хочется выпить. Особенно теперь, после такого удара. Милая Юля, мы были с тобой, когда ты только пришла в театр, пугливая, честолюбивая, незнакомая. Мы дарили тебе цветы после первой твоей роли, крошечной ролишки Швеи в «Зойкиной квартире». Мы успокаивали тебя, когда ты рыдала, пытаясь отравиться таблетками для повышения давления, преданная Георгием Вениаминовичем, отдавшим в последний момент роль Джульетты своей тридцатишестилетней жене. Серега был тогда столяром, Юрка и я – монтировщиками… Мы любили тебя, Юля, ты же, получается, нас предала! Господи, да как же хочется выпить!

Глава шестая

Оттыч

Мы брели, сами не зная куда, ослепленные обидой, потрясенные и больные. Мы не разговаривали и не пели, мы не смеялись. Слишком глубока была рана, ощутима потеря. Но все меняется. На перекрестке Щетинкина и Чертыгашева встретили Оттыча, и недавняя трагедия ушла несколько в тень.

Когда будете писать историю духовной культуры нашего города второй половины двадцатого века, не забудьте доброго толстяка в круглых очках. Похожий на изобретателя детских игрушек, созданный для полетов на аэроплане братьев Райт к Южному полюсу, переживший и не сломавшийся за тридцать лет жизни, Оттыч и среди нас, ультраэлитарных, отпетых всеми легальными, остался милым, добрым и отзывчивым чудаком. Все его любят, как брата, особенно женщины.

Тащит Оттыч крупный чемодан-футляр; синий берет на круглой золотистой голове…

– Здравствуй, Отто! – говорим мы.

– Привет! – улыбается он. – Хотите послушать новую заморочку?

И вот посреди тротуара, поставив на затоптанный снег свой чемодан, Оттыч, закрыв под очками глаза, нараспев начинает:

Искусственный снег на крыльце техасского ранчо

(мелкая стружка пластмассы).

Стая широколопастных вентиляторов рождает метель.

Кто-то (в нелепо сидящей шапке-ушанке),

защищая глаза рукавицей, двигается возле окрашенных стен.

Искусственный снег ложится слишком уж правильно —

он облепил такие места, где его и быть не должно,

по идее сибиряков.

Сибиряки смеются над техасским снежком,

откидывая бородатые головы в смехе.

При хлопке дверцей «Фольксвагена»

«снег» со стекол не осыпается —

он напылен надежно бригадою декораторов.

По улицам телевизионного городка

не спеша ползут чешские автобусы и грузовики,

там все русские говорят с легким акцентом,

дерясь неумело в нескончаемых очередях.

На экране выросла надпись: «Москоу, 1987».

Все лживо в этой картине,

все лживо в этих стихах,

и только сибиряки,

дерущие бороды черепашьими гребнями,

претендуют на узнаваемость.

Сибиряк Фома,

выпивая зараз стакан лимонного сока,

крякает диким селезнем, утирается рушником

«с петухами»

и опосля говорит:

«Техасский снег – лажовый снег!»

Давно я заметил, что главное в человеке – внутренний мир. Если его нет (этого самого мира) или ты его потерял, это равносильно смерти. Но если он есть, то в любых внешних условиях жизни ты защищен от потерь: твой внутренний мир все восполнит. И среди всех нас именно Оттыч самый богатый – для него даже в кромешной тьме есть цвета, ему никогда не скучно.

– Здо́рово, Оттыч! Давай выпьем!

Конечно, он не прочь пить водку, вино и другой алкоголь, и пьет солидно, литрами, но это только тогда, когда нет более интересных занятий. А сегодня как раз:

– Вот машинку взял до понедельника, хочу отпечатать кой-какие тексты на сборник. Может, отксерю.

– У, ну ладно. Живешь-то как вообще?

– Ничего, копошусь. Коллажик сделал на днях, называется «Обычный крымский пейзаж», несколько тем на синтезе записал. Приходите как-нибудь, послушаем, я дома сижу в основном.

– Зайдем, конечно! Слушай, а у тебя денег случайно нет?

И Оттыч одарил нас тремя тысячами рублей! Хороший он человек. И мы говорим «Спасибо!», и настроение наше поднялось, и мы уже шумно и бодро идем к избранной цели – Марине Гуриной.

Глава седьмая

Эльдорадо