Наш приход (Переводчик неизвестен (1852))

Это были: юноша лѣтъ осьмнадцати или девятнадцати, и его мать, лэди около пятидесяти лѣтъ. Мать и сынъ носили глубокій трауръ. Они были бѣдны, — очень бѣдны, такъ что единственными средствами къ ихъ существованію служили незначительныя деньги, которыя юноша получалъ за переписку бумагъ и за переводы для книгопродавцевъ.

Они переѣхали изъ провинціи и поселились въ Лондонѣ, частію потому, что этотъ городъ представлялъ юношѣ болѣе случаевъ къ занятію, а частію, можетъ быть, по весьма натуральному желанію удалиться отъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ они жили при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, и гдѣ нищета ихъ сдѣлалась извѣстна. Они были горды даже и при измѣнившемся счастіи и не хотѣли обнаруживать передъ чужими людьми своихъ нуждъ и лишеній. Какъ горьки были эти лишенія и какъ усердно работалъ юноша, чтобъ избѣгнуть ихъ, было извѣстно однимъ только имъ. Ночь за ночью, въ два, въ три, въ четыре часа послѣ полуночи, случалось намъ слышать трескъ скуднаго огня въ каминѣ или глухой, полуподавленный кашель; съ каждымъ днемъ мы ясно видѣли, что природа озаряла печальное лицо юноши тѣмъ неземнымъ свѣтомъ, который служитъ вѣрнымъ предвѣстникомъ неизлечимаго недуга.

Побуждаемые болѣе высшимъ чувствомъ, нежели простымъ любопытствомъ, мы постарались сначала познакомиться, а потомъ войти въ тѣсную дружбу съ бѣдными жильцами нашего ближайшаго сосѣда. Мрачныя опасенія наши осуществлялись: юноша быстро угасалъ. Въ теченіе большей части зимы, всей весны и лѣта труды его не прекращались. Бѣдная мать также трудилась; но всѣ ея пріобрѣтенія состояли въ нѣсколькихъ шиллингахъ. которыя она получала въ большіе промежутки.

Юноша трудился безпрерывно. Иногда онъ изнемогалъ и отъ недуга и отъ трудовъ, во никогда не произносилъ ни жалобы, ни ропота.

Однажды, въ прекрасный осенній вечеръ, мы, по обыкновенію, отправились навѣстить нашего больного. Въ послѣдніе два дни слабый остатокъ силъ его быстро исчезалъ, и онъ лежалъ теперь на софѣ, любуясь въ открытое окно картиной заходящаго солнца. Его мать читала библію для него. При нашемъ приходѣ она закрыла ее и встала съ мѣста, чтобы встрѣтить васъ.

— Я говорила Вильгельму, сказала она: — что намъ непремѣнно нужно отправиться куда нибудь въ деревню, чтобы онъ могъ тамъ поправиться. Вѣдь вы знаете, что онъ не такъ боленъ: онъ только ослабъ, особенно въ послѣднее время, когда онъ такъ много трудился.

Бѣдная мать! слезы, которыя заструились сквозь пальцы ея, когда она отвернулась въ сторону, какъ будто затѣмъ, чтобъ поправить свои траурный чепчикъ, слишкомъ ясно говорили, какъ тщетно старалась она обмануть себя.

Мы сѣли въ изголовьи больного, не сказавъ ни слова на замѣчанія матери, потому что видѣли, что дыханіе жизни быстро покидало юный образъ, который лежалъ передъ нами. Съ каждымъ дыханіемъ біеніе сердца юноши становилось слабѣе и слабѣе.

Юный страдалецъ положилъ свою руку въ нашу, схватилъ другой рукой руку матери, быстро привлекъ ее къ себѣ и жарко поцаловалъ ея щеку. Наступила пауза, — тяжкая, мучительная пауза. Юноша откинулся на изголовье и устремилъ на мать долгій пристальный взглядъ,

— Вильямъ, Вильямъ! тихо произнесла мать послѣ долгаго молчанія: — не гляди на меня такъ пристально; скажи мнѣ что нибудь, Вильямъ.

Юноша только улыбнулся; но спустя минуту черты лица его снова приняли тотъ же самый холодный торжественный видъ.

— Вильямъ, мой милый Вильямъ! привстань, мои другъ; не гляди на меня такъ серьёзно, ради Бога, не гляди! О, Боже мой! что я стану дѣлать! вскричала мать, судорожно сжимая себѣ руки, подъ вліяніемъ сердечной тоски. — Мой милый, мой безцѣнный сынъ! о, онъ умираетъ!

Юноша съ величайшимъ усиліемъ приподнялся и сложилъ руки на грудь.

— Маменька! дорогая моя! похороните меня гдѣ нибудь въ открытыхъ поляхъ, — вездѣ, только не въ этихъ страшныхъ улицахъ. Мнѣ бы хотѣлось лежать тамъ, гдѣ вамъ можно будетъ видѣть мою могилку; но, ради Бога, не въ этихъ тѣсныхъ многолюдныхъ улицахъ: онѣ убили меня…. Поцалуйте меня еще разъ…. обнимите меня….

Юноша снова упалъ на изголовье, — и странное выраженіе приняли черты его лица: въ нихъ не отражалось ни скорби, ни страданій, но какая-то невыразимая неподвижность въ каждой линіи, въ каждомъ мускулѣ.

Юноша былъ мертвъ.