Наш советский новояз

► Едет гаишник по трассе, вдруг видит картину: на обочине стоит мужик под раскидистым дубом, а на верхушке дерева — «Запорожец».

Потрясенный гаишник тормозит, выскакивает:

— Что такое? В чем дело?

— Да вот, — отмахивается от него владелец «Запорожца». — Предупреждали меня, что машина — говно. Но что она еще и собак боится!..

О том, почему «Запорожец» боится собак, сообщал другой анекдот.

► Хозяин собаки жалуется ветеринару:

— Мой пес как увидит, что приближается «Запорожец», прямо звереет, гонится за ним и лает как сумасшедший. Это у него просто мания какая-то.

— Ну, это не страшно, — отвечает врач. — Все собаки бегают за машинами и облаивают их.

— Да, но мой хватает их, уносит в огород и закапывает.

Вот такой анекдотический автомобиль и купил себе тогда Володя Войнович.

Когда слух об этом его приобретении дошел до Твардовского, тот был искренне возмущен. Будто бы даже выразился в том духе, что вот мне говорили, что парень бедствует, надо бы заплатить ему побольше, по высшей ставке, а он себе автомобили покупает.

Но однажды заглянул Александр Трифонович к своему соседу по даче — Владимиру Федоровичу Тендрякову. И увидал там тот самый жалкий «Запорожец», который Войнович почему-то там, у Тендрякова, на время оставил.

— Что это? — спросил классик, оглядывая этот убогий экипаж.

— Это машина Войновича, — ответил Тендряков и объяснил, как и почему она тут очутилась.

— A-а, так вот какая у него машина, — молвил Твардовский. — Ну, ладно, — махнул он рукой, словно бы разрешая: пусть, мол, ездит.

Такая машина, купленная Войновичем на его первый гонорар, не нарушала его представлений о социальной гармонии. Вот если бы Войнович купил себе «Волгу» — это было бы воспринято им как почти личное оскорбление: что же это, он, маршал, будет ездить в «Волге» — и Войнович, который даже не майор, в лучшем случае лейтенант, тоже будет разъезжать в таком же точно лимузине?

Увы, я ничего не выдумываю. Именно таковы были представления этого большого человека о справедливом социальном мироустройстве. Именно таково было въевшееся в его плоть и кровь сознание своего места в официальной государственной табели о рангах.

Но за «водочкой» это самоощущение его покидало. Тут уж ему было все равно, кто полковник, кто майор, а кто лейтенант или даже прапорщик:

► Я предложил выпить за Александра Исаевича Солженицына и пожелать ему бодрости и здоровья. И пошел чокаться… Когда я подходил к нему, Твардовский сказал мне, что он тоже хотел поднять тост за Солженицына, но как-то не представился случай… Я почувствовал, что А.Т. испытывает смешанные чувства. Он рад, что вспомнили Солженицына, но ревниво относится к тому, что это сделал не он сам, проложивший ему дорогу в литературу, а другой. Я ощутил это, когда мы втроем, Дорош, Коля Воронов и я, тихо разговаривали. Дементьев и Лакшин затянули песню, которая особенно любима Твардовским — «Далеко, далеко степь за Волгу ушла». И вдруг А.Т. повернулся ко мне и сердитым голосом сказал: «Не мешай петь». Мне выпитое ударило в голову, и уж не знаю, как это у меня вышло, но я повернулся к нему и погрозил ему пальцем. Он улыбнулся и развел руками, давая понять, что к шутке надо относиться как к шутке.

(Лев Левицкий. Утешение цирюльника. Дневник 1963–1977. Санкт-Петербург. 2005. С. 158)

* * *

Братство пьющих людей не знает никаких границ, никаких социальных перегородок.