Наш советский новояз

Мутный за тайгу
Ползет закат,
Строем на снегу
Пятьсот зэка,

Ветер мокрый хлестал мочалкою,

То накатывал, то откатывал,
И стоял вертухай с овчаркою
И такую им речь откалывал:

«Ворон, растудыть, не выклюет

Глаз, растудыть, ворону,
Но ежели кто закосит, —
То мордой в снег.
И прошу, растудыть, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, растудыть, рассматриваться
Как, растудыть, побег!..»

………………………….

Не косят, не корчатся
В снегах зэка,
Разговор про творчество
Идет в ЦК,

Репортеры сверкали линзами,

Кремом бритвенным пахла харя,
Говорил вертухай прилизанный,
Непохожий на вертухая:

«Ворон, извиняюсь, не выклюет

Глаз, извиняюсь, ворону,
Но все ли сердцем усвоили
Чему учит нас Имярек?!

И прошу, извиняюсь, запомнить,

Что каждый шаг в сторону
Будет, извиняюсь, рассматриваться
Как, извиняюсь, побег!»

Эту свою песню Галич написал не в 59-м году, а несколькими годами позже, после знаменитых встреч руководителей партии и правительства с художественной интеллигенцией.

То ли по недостаточному знанию реальной обстановки тех встреч, то ли ради художественного эффекта (контраста), чиновника, излагающего на присущем ему языке то, «чему учит нас Имярек», автор изобразил «непохожим на вертухая». Непохожим не только внешне («кремом бритвенным пахла харя»), но и утонченной, изысканной, безупречно вежливой формой обращения.

На одной из тех встреч мне побывать пришлось. «Имярека» в тот раз, правда, не было, но высокопоставленных вертухаев я там повидал предостаточно и могу засвидетельствовать, что особой вежливостью они тоже не отличались. Ну, а уж как держался на тех встречах сам «Имярек» — легко могу себе представить. Тем более что информацию об этих встречах я получил тогда не из газет (хотя и газетная информация тоже была достаточно красноречива), а, что называется, из первых рук — от Василия Аксенова и Андрея Вознесенского, которым там досталось особенно круто.

Поэт, как сказала Марина Цветаева, издалека заводит речь. В точном соответствии с этой формулой, Андрюша Вознесенский, когда его позвали на трибуну, начал свое выступление так:

— Я, как и мой великий учитель Владимир Маяковский, не член партии…

Дальше он, естественно, собирался сказать, что, как и его великий учитель, он всей душой, всем сердцем… Ну, и так далее…

Замысел был хорош. Одна только была у него ахиллесова пята: он не учитывал тех свойств личности Никиты Сергеевича, которые были продемонстрированы мною выше. Не дав Андрею развернуть замысленный им элегантный ораторский прием, Никита прервал его:

— Ах, не член? Не член партии? Да?.. И ты этим гордишься, да?.. Ну, так вот, на тебе паспорт — и езжай к своим заокеанским хозяевам!..

С Аксеновым вышло примерно так же. Оказавшись на трибуне, он начал с того, что его отец, старый коммунист, был несправедливо репрессирован, отсидел семнадцать лет в сталинских лагерях… Дальше он, естественно, собирался выразить свою благодарность партии и лично Никите Сергеевичу за то, что они разоблачили культ личности Сталина, восстановили ленинские нормы партийной и государственной жизни и вернули ему отца. Но Никита Сергеевич и тут не стал дожидаться окончания этой сложной риторической фигуры. Прервав бедного Васю на полуфразе, он заорал:

— A-а! Так ты, значит, мстишь нам? Мстишь за отца?! Да?! Мстишь?!!

Вася так ошалел от этого неожиданного обвинения, что, стоя перед микрофоном, только и мог тупо повторять:

— Кто мстит-то?.. Кто мстит-то?..

Это мне рассказывал Андрей, который во время Васиного выступления еще сохранял чувство юмора. Что касается самого Васи, то он всего этого не помнил, а только, закрывая в ужасе глаза, вспоминал, каково ему было стоять на трибуне, когда не только сам «Имярек», но и весь президиум в полном составе, все ГЛАВНЫЕ ЛЮДИ ГОСУДАРСТВА, налившись багровым румянцем, стали улюлюкать и материть его, продолжая травлю, начатую паханом.

* * *

Поразившее меня сходство тогдашнего главы нашего государства с зощенковским Фомой Крюковым бросилось мне в глаза еще раз, уже в иные, более поздние времена, когда я читал мемуары Никиты Сергеевича, изданные на Западе (а теперь уже и у нас, хотя у нас в несколько прилизанном, сглаженном, отредактированном виде).