Наш советский новояз

► Военный парад на Красной площади. Маршал на коне объезжает и приветствует войска:

— Здравствуйте, товарищи артиллеристы!

— Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза! — несется в ответ.

— Здравствуйте, товарищи краснофлотцы!

— Здра… жла… варищ… маршал… ветского… юза!

— Здравствуйте, товарищи танкисты!

— Здра… жла… арищ… аршал… етского… юза!

Но вот маршал приближается к чекистам.

— Здравствуйте, товарищи чекисты! — так же бодро возглашает он.

Но вместо положенного «здра… жла…» из чекистских рядов раздается негромкое, многообещающее, зловещее:

— Здравствуйте, здравствуйте, товарищ маршал…

При всем всесилии андроповского монстра, в новые, андроповские времена не только маршалы, но и более мелкие партийные и государственные функционеры за свою жизнь и свободу могли не беспокоиться. И вообще «контора» не только на словах, но и на деле превратилась в инструмент, в орудие высших партийных органов власти.

Так, например, когда Василий Семенович Гроссман отнес рукопись своего крамольного романа «Жизнь и судьба» в журнал «Знамя» и главный редактор этого журнала Вадим Кожевников от прочитанного пришел в ужас, свой донос на писателя он отправил не в КГБ, а в ЦК. И уж там нашли соответствующее решение, после принятия которого на квартире у Василия Семеновича появились чекисты и арестовали — нет, не автора, а только его рукопись. (Это называлось — «уберечь писателя от ошибки».)

Сама операция, впрочем, была проделана с чисто чекистской тщательностью: изъяли не только все экземпляры машинописи, но явились и к машинистке, перепечатывавшей роман, и забрали у нее — на всякий случай — все сохранившиеся после перепечатки листки копировальной бумаги.

Не было уже и массовых посадок. И даже для того, чтобы выслать за границу какого-нибудь не слишком опасного писателя-диссидента (не Солженицына, а, допустим, Григория Свирского), требовалось специальное решение аж самого Политбюро.

Но по количеству стукачей на душу населения «контора», пожалуй, уже могла сравниться с ежовскими и бериевскими временами, что тоже нашло отражение в анекдоте.

Была такая знаменитая детская считалочка:

«А» и «Б»
Сидели на трубе.
«А» упало,
«Б» пропало.
Что осталось на трубе?

Не каждый мог догадаться, что, помимо «А» и «Б» на трубе сидело еще «И», которое и осталось.

Так вот, эта считалочка была переиначена — и в результате возник такой анекдотический ее перифраз:

«А» и «Б»
Сидели на трубе.
«А» упало,
«Б» пропало:
«И» служило в КГБ.

Дело, однако, было не только в количестве стукачей.

Несмотря на все высказанные выше оговорки, в некоторых отношениях положение «конторы» и лично товарища Андропова было даже прочнее, чем во времена Ежова или Ягоды. Ведь аппарат личной власти вождя, стоящий над всеми институтами власти государственной, был уже упразднен. А с тех пор как Андропов стал членом Политбюро, не стало уже и угроз для ослабления ведомства, идущих от высших партийных инстанций.

Это прочное, стабильное положение КГБ и его шефа в системе партийной и государственной власти нашло отражение в таком анекдоте:

► Из интервью товарища Андропова армянскому радио.

Вопрос:

— Какие перемены предвидятся во внешней и внутренней политике Советского Союза?

Ответ:

— Кагебыло-кагебудет.

Так между ЦК и ЧК утвердилась наконец полная гармония, завершившаяся избранием Ю.В. Андропова на пост Генерального секретаря ЦК.

Это обстоятельство тоже нашло свое отражение в устном народном творчестве.

Анекдот на эту тему был краток, но — выразителен:

► — Члены Политбюро, проголосовавшие за товарища Андропова, могут опустить руки и отойти от стенки.

Х

Хрущоба

В 1956 году, с последней волной реабилитации, вышел из лагеря сын Ахматовой — Лев Николаевич Гумилев. И с этого времени Анна Андреевна стала говорить о себе: «Я — хрущевка». В том смысле, что она — сторонница Хрущева, распахнувшего ворота лагерей и выпустившего на волю миллионы зэков.

Я не знаю, употреблял ли кто-нибудь еще это слово в таком значении. Но в язык оно вошло, став не только общеупотребительным, разговорным, но и чуть ли даже не полуофициальным.