Наш Современник, 2001 № 06

В ожидании поезда нас разместили в здании вокзала. Вокзал был забит до отказа. Ночевали на скамейках и на баулах с вещами. На нас оформили эвакуационные документы, но нашу бабушку-няньку вместе с нами не определили, как мама ни просила.

Наутро из вокзальной толчеи перебрались в привокзальный скверик. Женщины поминутно уходили справляться насчет поезда. Мишка, мой друг и ровесник, иногда, обманув бдительность своей матери, выбегал на дорогу смотреть на проходящие войска, пушки и танки. Меня мать вместе с ним ни за что не отпускала, как я ни порывался убежать вместе с Мишкой. Она была непреклонна, когда я попытался у нее отпроситься, и не теряла бдительность, не отпускала меня ни на шаг, пресекала малейшие попытки улизнуть. По ее тону и поведению я понял, что все мои потуги на сей счет напрасны, и смирился, чувствуя свою вину за опоздание во время бомбежки колонны.

У каждого своя судьба, и она, к сожалению, никак не зависит от действий других людей. С Мишкой судьба обошлась чересчур сурово. Мишка в Барановичах потерялся. В очередной раз он убежал на дорогу, смотреть на пушки, пообещав: "Я тебе все расскажу". Я смотрел на дорогу издали, но за толпой ничего не было видно. В это время над нами пролетели три самолета с красными звездами. Все, как обычно, закричали, замахали. Самолеты на окраине развернулись и строем, средний - чуть впереди, боковые - сзади, полетели обратно. Кто-то опять замахал, закричал. Самолеты опустились почти к самым домам, подлетели и ударили по толпе, по вокзалу и дороге из пулеметов. Сначала никто ничего не понял. Мать быстро закрыла нас собой. Потом все закричали. Когда они улетели, люди долго махали вслед кулаками, проклинали и ругались. Это были не наши, а немецкие самолеты. Потом появились санитары, подъехали грузовики. Мама не разрешила мне смотреть туда, где лежали на земле люди и около них возились санитары.

Мишкина мама очень переживала за Мишку, жалела, что оставила его в Барановичах. Я тоже очень жалел его. И все жалели. Чем дальше от Барановичей нас увозили, тем горестней и безнадежней были ее и моя жалость.

- Она очень переживала, - рассказывала после мама, - все ее жалели, но как-то не осуждали. Ни у кого язык не поворачивался упрекать и обвинять ее, принимали как несчастье, которое с ней случилось. Для себя я решила, что ни за что не брошу детей, и муж мне говорил: бросай все, но детей спасай. И когда на каком-то вокзале, где мы долго стояли, Нинка от меня потерялась перед самым отправлением, я взяла своих детей и вышла из вагона. Думаю, погибать - так будем вместе, а так мучиться, как мучится Тонька, я не буду. Все меня останавливали, а я даже одежды не взяла, только документы и сумку. Мечусь около вагона туда-сюда. Тут кто-то в толпе закричал: "Чей ребенок, кто ребенка потерял?" Я еще не вижу, кричу: "Мой, мой!" Побежала, и правда моя дочь.

Человек быстро ко всему привыкает. Через день-другой все в вагоне друг с другом познакомились. Разговоры в основном крутились около войны, но, по-моему, никто ее еще всерьез пока, кажется, не принимал. Мама выменяла пол-литровую банку сливочного масла на булку хлеба у татарина в нашем вагоне. Ее все дружно упрекали, - это же грабеж средь бела дня. На другой день он приходит и предлагает снова поменять булку хлеба на банку масла. На сей раз ему в этом было решительно отказано.

- Вот хитрый татарин, понравилось, - добродушно посмеивалась над ним вагонная публика.

В нашем вагоне ехала одинокая женщина. При ней не было никакого багажа. Сидела у окна, куталась в платок и все время плакала. На расспросы ничего не отвечала, от предложений поесть отказывалась. На третий день одной сердобольной бабушке удалось ее разговорить, и она рассказала свою трагическую историю. Они с семьей собирались уезжать на лошади. Муж посадил ее и пошел за сыном. Она слышала, как он громил все в доме и кричал: "Пусть все пропадает, чтобы ничего никому не досталось!" Тут появились немцы, она закричала. Он выбежал, но добежать не успел. Немцы на него набросились, он вырвался, успел стегануть лошадь плетью, и она понесла. Оглянулась и только увидела, что немцы гурьбой навалились на мужа, а один из них штыком проткнул ее двухлетнего сына.

До места назначения в Ульяновской области мы добирались почти два месяца. Поезд подолгу, днями и неделями, стоял на мелких и крупных станциях, каких-то полустанках, в тупиках. По дороге непрерывно шли поезда на запад с солдатами, пушками, танками. На восток - со станками, ранеными, с лошадьми и коровами.