Наш Современник, 2001 № 12

Что еще можно назвать общего? Страсть к самоубийствам и стрельбе по ближнему, страсть к еде и вещам, похоть и почти поголовная истеричность всех и каждого, повсеместная грязь и забитые сумасшедшими лечебницы, постоянная готовность спорить с каждым по любому поводу и везде. Наконец, резонерство и готовность в любой момент доказать, что белое — это черное, а черное — это белое. Святого нет ничего. Можно ославить не только мать, как это неоднократно делает дядя Ваня, но ругательски обругать саму Родину и родную землю: “Нет, сумасшедшая земля, которая еще держит вас!” (с. 107).

Самое ужасное в том, что они все, каждый в отдельности, — знают правду. Они все время от времени говорят совершенные истины, которые вошли в школьные учебники и моральные прописи последующих эпох. Астрову принадлежат классические в своей общеизвестности слова о том, что “в человеке должно быть все прекрасно” и что “праздная жизнь не может быть чистою” (с. 83). Елена Андреевна произнесет замечательные фразы о том, как все вокруг “безрассудно губят человека”, и о “бесе разрушения”, который сидит во всех, и поэтому людям “не жаль ни лесов, ни птиц, ни женщин, ни друг друга” (с. 74). Серебряков провозгласит свое верное до уныния: “<...> надо, господа, дело делать! Надо дело делать!” (с. 112). Дядя Ваня прокричит, компрометируя истерикой, в общем-то верные слова: “Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский <...>” (с. 102). Наконец, даже немногословная старая няня Марина будет изрекать время от времени простые житейские истины, вроде: “Старые что малые, хочется, чтобы пожалел кто, а старых-то никому не жалко” (с. 78) и “Все мы у Бога приживалы” (с. 106).

Но весь этот кладезь премудростей лежит бесполезным хламом, потому что никто в пьесе не собирается этими премудростями руководствоваться в своей жизни. Никто! Все ненавидят друг друга. Абсолютно все! Страшно сказать, но даже воплощенная доброта и безграничная забота о ближнем — нянечка, единственная вспоминающая о Боге в этой шумной, пьяной и бессердечной компании, и она, нарушая христианскую заповедь о любви к ближнему, будет радоваться, что гости покидают их дом, возвращая им покой тихого растительного существования, одним из символов которого является любимая и давно желанная домашняя лапша.

Никому никого не жаль! Никто никого не любит! Никто не хочет страдать за ближнего! Каждый может повторить вслед за Астровым: “Давно уже никого не люблю” (с. 84).

И это отнюдь не сословная, например, дворянская беда. Остающийся за кадром, за сценой простой народ живет так же неправильно и неправедно, чему примеров в пьесе множество. Вспомним только, что к Илье Ильичу Телегину считают себя вправе пренебрежительно относиться все герои: как те, что на сцене, так и те, что за сценой (например, унизивший его на улице лавочник).

Как же после этого можно удивляться тому, что люди этого мира так легко стали добычей и жертвой всепобеждающего пожара самоуничтожения!

Но даже этого мало: они не только не любят других, они все ненавидят самих себя. В этом признается время от времени каждый из героев пьесы. И в этой ненависти они словно преждевременно сгорают: каждый из героев не только время от времени признается в ненависти к себе, но и заявляет о том, что ощущает себя стариком. Ладно бы это говорил только отставленный по возрасту профессор Серебряков, но ведь так говорит и 47-летний Войницкий, и 37-летний Астров. И даже 27-летняя Елена Андреевна совершенно серьезно утверждает, что через 5—6 лет станет старой.

Так в чем главный итог этого нашего краткого сравнения их и себя?

Два вывода должен сделать сегодня каждый из нас.

Первый — это то, чему нас, сегодняшних, учат они из 1900 года, “пробивая”, по словам Астрова, для нас “дорогу”. Состояния общества, подобные тем, что мы наблюдаем в “Дяде Ване”, — беременны гражданской войной. Это их опыт, который передан автором нам и к которому надо отнестись самым серьезным образом. Мы должны осознать, что та степень распада, которую демонстрирует сегодня наше общество, — преддверие гражданской войны. Эти войны всегда из такой атмосферы всеобщей ненависти и разобщенности рождаются. По справедливому замечанию Елены Андреевны, “мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг” (с. 79).

Второй вывод, который надо сделать, уже основан на нашем опыте, которым мы можем поделиться со своими партнерами по диалогу из прошлого.

В “Дяде Ване” все и всё время говорят, что хуже той жизни, которую они имеют, тех условий, в которых они живут, не может быть ничего. Настроения всех, видимо, ярче всего выразил профессор Серебряков: “У меня такое чувство, как будто я с земли свалился на какую-то чужую планету” (с. 98).