Наш Современник, 2002 № 01

Вспомните то выражение, над которым так издевались в недавние годы: “битва за урожай”. Чем-то это и дико — превращать ежегодную полевую работу в баталию, — но нельзя отрицать и глубинную истину, что содержится в этих словах. Так уж сложилось: Россия живет в состоянии непрерывной войны.

С кем воюет она? Сразу даже не скажешь. Да, конечно же, с Западом: в нашей горькой истории едва ли отыщешь сто лет, в которые не совершалось бы очередное вторженье оттуда. Идет война и с Востоком, и с Югом — кавказская рана не заживает уже двести лет. Россия воюет и с Севером: холод идет в ежегодное наступление, унося сотни, если не тысячи, жизней и заставляя страну, и так изнуренную, из года в год напрягаться в мучительной обороне. Россия, к тому же, воюет сама с собой, и эта война всех страшнее: противник уж очень силен. А двадцатый век оказался веком непрерывного русского самоубийства: то идут, одна за другой, революции, то гражданские войны, то наступает год великого перелома, которому не суждено срастись никогда, то Россия своими руками, сама себя перетирает в лагерную пыль, то разложение “перестройки” вдруг поражает громадное тело империи...

Народ воюет беспрерывно. Что, разве те старики и старухи и безработные мужики, которые в годы недавнего краха, развала, сумятицы взяли лопаты наперевес и потянулись раскапывать неудобья, обочины и пустыри, чтобы вырастить скудной картошки, чтобы выжить и выстоять, — разве это не русская гвардия? Разве русские учителя и врачи, которые, долгие годы сидя почти что буквально на хлебе и на воде, продолжали учить и лечить свой народ, — разве они не сражались за Родину? Да что там: когда наши бомжи, Божьи люди — кто-то из них геройски отвоевал еще в Отечественную войну, — когда они, собирая пустые бутылки иль роясь на свалках, балансируют на самом краю жизни, висят над чернеющей бездной пронумерованной безымянной могилы и все-таки не сдаются небытию, — разве это не воины на передовой?! Недаром при виде бомжей на стылых улицах зимнего города вспоминаются строки из “Теркина”:

Как прохватывает ветер,

Как луна теплом бедна,

И как трудно все на свете:

Служба, жизнь, зима, война...

Выходит, “Василий Теркин” — не просто великая книга о войне; это великая книга о России. И, быть может, всего поразительней в ней как раз то, что нам сейчас кажется очевидным. В центре книги, повествующей о великой и страшной беде, о борьбе и победе России, — стоит самый простой человек, “парень обыкновенный”.

Богатырь не тот, что в сказке —

Беззаботный великан,

А в походной запояске,

Человек простой закваски,

Что в бою не чужд опаски,

Коль не пьян...

Спаситель России и мира так прост и почти затрапезен в своей старой шинелке и стоптанных сапогах, с махорочной самокруткой в руке — и к тому же он так узнаваем, так близок каждому, — что не так-то легко нам понять и принять ту важнейшую истину: войну выиграл именно Теркин. До сих пор многие думают, что фашизм одолели Сталин и Жуков, что победила военная мощь советской империи, что коммунистическая идея в очередной раз доказала свое превосходство — словом, что победил кто угодно, но только не русский простой человек.

Для своего времени поэма Твардовского была, в сущности, ересью — как была ересью и “Страна Муравия”. Эпоха, в которую выпало жить современникам и героям Твардовского, была б е с ч е л о в е ч н о й эпохой не просто по той беспримерной жестокости, с какою она расправлялась с людьми, — жестокой бывает любая война, революция или стихийное бедствие, — но бесчеловечность, борьба с человеческой личностью была возведена этим временем в принцип. Теперь, пережив век двадцатый, мы можем сказать: главной коллизией, главною схваткою века была борьба коллективной идеи — с отдельным, живым человеком, с его бессмертной душой.

И вот на фоне бесчеловечного шабаша времени, среди скрежета, адского воя и дыма, в неистовом гуле тех дьявольских вихрей, которые радостно гнали Россию в небытие, — мы услышали голос Василия Теркина:

С первых дней годины горькой

Мир слыхал сквозь грозный гром, —

Повторял Василий Теркин:

— Перетерпим. Перетрем...

Нормальность, обыденность света, добра, человеческой речи и шутки вдруг входит в страшный, изломанный мир — вместе с героем Твардовского.

Как крестное знаменье, говорят, действует на нечистую силу, так строки “Василия Теркина” изгоняют уныние, злобу и страх, и мир предстает в своем истинном — то есть Божественном! — свете.

“Книга про бойца” — оправдание и утверждение русского человека. Именно русского, а не какого-нибудь абстрактного: конкретность героя, с его неповторимо-единственной речью, ухваткой, лицом и походкой — и есть главный козырь в борьбе с окружающей нас безликой, бесформенной темнотой.