Наш Современник, 2002 № 12

В странном, загадочном сочетании благотворного влияния и нежелания быть загадочной, может быть, и заключается главная тайна поэзии. Постичь эту тайну пытаются литературные критики всех времен. Но там, где начинается нездоровое любопытство, поэзия со стыдом, а может, и с гневом исчезает. Она не допускает срывания с себя небесных покровов. И мы напрасно путаем настоящую, подлинную поэзию с той, которая разрешает себя обнажать...

Все это я говорю лишь относительно наших читательских отношений с поэзией. Но ведь тайна ее рождения, ее появления, связанная с жизнью поэтов и их поэтическим вдохновением, еще глубже, еще страшней и прекрасней.

На этом месте надо опять повториться: говорю о настоящей поэзии, а не о син-тетической. Синтетическая поэзия существовала уже и около Пушкина и Тютчева. А нынче: сразу ли видна разница, например, между натуральным мехом и синтетическим, между огурцом, выращенным на грядке, и гидропонным? Между горным хрусталем и обычным стеклом? Нет, не видна она сразу — эта разница, особенно при искусственном, а не при солнечном освещении. И вот многие наши издатели и литературные критики уподобляются проворным торговцам, обманным образом сбывающим ненатуральный товар. По недомыслию, а иногда и намеренно (то есть приглушая свою совесть) они ставят совершенно бездарных и совершенно талантливых поэтов в один логический ряд. Такие уловки раскрываются тотчас, но от того не легче. Талант поэтический не совпадает с искусством безбедно жить. Николаю Рубцову и Анатолию Передрееву надо было не просто жить, надо было суметь   в ы ж и т ь.   Они были рыцарями настоящей поэзии, и соседство с рыцарями инвалютных касс их не устраивало. Такое соседство и постоянное безденежье для обоих было глубоко оскорбительным, но они остались верны настоящей поэзии. И оба погибли...

Успели ли они исполнить предназначение? Я думаю, что успели, хотя книги, при жизни изданные, у обоих вмещались в один пиджачный карман.

Впрочем, кто знает? Анатолий Передреев уже совсем близко стоял к тютчевскому восприятию окружающего нас мира:

 

Когда с плотины падает река,

Когда река свергается с плотины,

И снова обретает берега,

И обнажает медленно глубины, —

 

Она стремится каждою волной

Туда, где синь господствует неслышно,

Где ивы наклонились над водой

И облака застыли неподвижно...

 

Она прошла чистилище труда,

И — вся еще дрожа от напряженья —

Готовится пустынная вода

К таинственному акту отраженья.

 

Двенадцать передреевских строк, всего двенадцать, говорят мне больше, чем целый двухтомник стихотворного публициста, про которого один болгарин сказал: “Он всегда на баррикадах, то с той стороны, то с этой”.