Наш Современник, 2003 № 05

С ненавистью к крупной личности, со сниженным пониманием ценностей. Понимая преходящесть момента, она лихорадочно старается закрепиться в сознании людей.

С малых лет я жил в убеждении , что Шекспир, Микеланджело, Пушкин, Горький или Гоголь — это великие люди, великие творцы, а сочинения, ими написанные — это великие произведения, с глубоким тайным смыслом, содержащие в себе огромный мир человеческих чувств, недосягаемые творческие образцы и т. д.

И приступить-то к ним (подойти близко) казалось страшно. Разве что — в простоте души? Но теперь другое дело. Великое — стало расхожим. И это во всех видах и жанрах искусства.

Какое-то всеобщее желание все понизить, умалить, сделать обыкновенным. Человек современный, деятель искусства, чувствует себя наследником прош­лого, распоряжается им, как своим достоянием, запросто, поправляя, переделывая в соответствии со своими требованиями и желаниями любые образцы т. наз. Классического искусства. Приспосабливая классику для выражения своих “малых дум и вер”. Раньше — это называлось: “Грядущий хам”30.

*   *   *

Тогда мы были очень увлечены Шекспиром, Данте, Рембрандтом, Джотто, художниками дорафаэлевского времени. Увлечение творчествам Великих художников отвечало духу времени, Великого и Грозного.

Из музыки чтились: “Страсти” Баха, Бетховен, Шуберт, вокальный Брамс, а также его симфонии (которые играли в четыре руки), Брукнер и особенно Малер.

Из Русских авторов чтился, разумеется, Мусоргский, из современных композиторов — Шостакович, хотя и Стравинский ценился, особенно за “Петрушку”.

Музыка Прокофьева не производила тогда никакого впечатления. Прокофьев так и остался композитором, которого я не смог полюбить, он казался мне всегда немного игрушечным (избалованная муза!), не настоящим, паяцем с клюквенным соком вместо крови31.

В самом деле — в нем есть нечто от скомороха. Не говоря уже о собственно скоморошьей манере “Шута”, кусков в “Александре Невском”, где есть все, что угодно, кроме Александра Невского (так же, как и в “Иване Грозном” — нет самого Грозного). Скоморошье, “ряженое” или европейски-маскарадное, все; эти Гавоты, Ригодоны, Классические симфонии, Вальсы в значительном числе. Это все — “ряженое”, скоморошье, “маскарадное” . Такое же маскарадное — “XX лет Октября”, под Революционера, под Скифа. Маскарадный Скиф . Одетый скифом. Когда пришли подлинные скифы — стало нехорошо!!!

Таков же и Стравинский — весь костюмированный, маскарадный, в самых разных костюмах от Русского мужика (на которого тогда был большой спрос. Чувствовалось, что он выходит на сцену, но еще не понимали, что он натворит, не понимали, как он может быть страшен, думали, что он просто грязный, вонючий, тупой, словом — самый непривлекательный) до “Пульчинеллы”.

Любопытно, что шут вошел в моду в начале XX века не только в музыке (Стравинский — Фокусник, Петрушка), Прокофьев, Шимановский, Дебюсси (Менестрели, Генерал Левайн — эксцентрик), но и Блок (“Балаганчик”), Шницлер, Русский Модерн — театр, Кровавый шут — Мейерхольд, позднее Гексли (Шутовской хоровод)32 и многое другое. Сейчас не вспомнить!

А. И. Константиновский познакомил меня с Домье, заново пробудил интерес к Франции, Импрессионистам, которых я любил с первого знакомства, кроме Пикассо (хилый мальчик на шаре) и др. Это мне всегда не нравилось своей холодной измышленностью, бездуховностью, бессердечием. Так это и осталось мне до сего дня чуждым и противным моему существу.

Тогда как Мане, Писсарро, Сислей, Ренуар, Сезанн, потрясающий душу Ван Гог (сын, оказывается, проповедника и сам проповедник), Дега и даже певец Порока — горбатый Лотрек писали с любовью к жизни. Это были художники-христиане. Человек для них — главное. В противовес им Брак и Пикассо чужды Красоте Человека, Красоте Природы. Они певцы мертвого мира, главное для них — Вещь , мертвая материя, с которой можно делать все, что угодно: разложить ее на куски, на элементы.

Это искусство распада, разложения, но не гнилое , а наоборот — здоровое, бездушное, ибо не органическое , там нечему гнить. Оно мертвое , как пластик, как жестяная консервная банка. В этом искусстве нет разложения и гибели , наоборот, это здоровое и даже сильное своей бездумностью, механической мускулатурой , сознательной бесчеловечной идеей жизни. Это — голый материализм .

Голая материя, но не природа , не дерево, не земля, не то, чего дает жизнь. Такое искусство старается и человека изобразить как куклу, как предмет, механическую марионетку.