Наш Современник, 2004 № 01

— Говорила, мама, давай зарежем. Одни только неприятности, — сказала женщина. — Еще и за корзину возьмут, за место посчитают. И люди вот обижаются...

— Сердит, пока за стол не сел, — строго сказала бабка”.

Разве не возникает у читателя ощущение, что весь этот выразительный разговор подслушан автором в самой жизни, а не “сложен” им немалыми творческими усилиями? И что еще примечательно: за словами действующих лиц отчетливо угадываются их характеры. Это и есть настоящее мастерство, когда к написанному, как говорится, ни прибавить, ни убавить...

Сам большой мастер литературы, Евгений Иванович весьма ценил это мастерство и в произведениях собратьев по перу, прежде всего самых близких друзей-писателей. Вспоминаю, как с упоением он рассказывал мне о своем вологодском друге, замечательном писателе Василии Белове, о его творчестве. Осталась в памяти приведенная Евгением Ивановичем фраза из беловского рассказа “Кони”, где главным героем был пожилой колхозный пастух Лабутя. Фраза, которой восхищался Носов, была такая: “Кони паслись в паровом поле и не так далеко”. Признаться, я не сразу смог уяснить, что же такого особенного в этой фразе. Простое, обычное предложение... Все прояснила следующая за процитированной фраза: “Лабутя почувствовал это особым чутьем”. Так вот в чем дело: пастух Лабутя не увидел коней (в ночной темноте это было невозможно), а только чутьем ощутил их близкое присутствие. “Нет, ты послушай, как это поэтично: “Кони паслись в поле и  н е  т а к  д а л е к о”, — снова прочувствованно повторял Евгений Иванович, как будто сам это сочинил...

Но так относился мастер только к истинно талантливым, по его меркам, произведениям. В других же случаях бывал крут и бескомпромиссен в своих оценках. Однажды в писательской организации был представлен на обсужде-ние роман одного курянина, весьма амбициозного, долго и безуспешно пробивавшегося в литературные ряды. Произведение было большое, “пухлое”, страниц на пятьсот. Началось обсуждение, вялое, томительное, неопределенное, по принципу: “с одной стороны, с другой стороны...”. И тут раздался голос Евгения Носова:

— А что здесь, собственно, обсуждать?.. В романе нет ни одной живой строчки...

Сказал — как припечатал...

Уязвленный автор, покрасневший до корней волос, вскочил как ошпаренный, стал кричать, что его не понимают, затирают, что больше его ноги здесь не будет... И правда, с тех пор он в писательской организации больше не появлялся...

Да, строг, суров порою был мастер, когда речь шла о сочинениях других авторов. А как относился он к собственным произведениям? Сознавал ли сам истинную их цену? Думаю, что да, цену своим произведениям он знал. Могу судить об этом хотя бы по такому запомнившемуся мне эпизоду. Как-то раз в нашем разговоре с Евгением Ивановичем я обмолвился, что все его рассказы о природе хороши, поэтичны, но на их фоне особенно выделяется “Белый гусь”. Я сказал, что удивительный этот рассказ, драматичный и вместе с тем жизнеутверждающий, будто спет на одном дыхании — так в нем все органично, живописно и осязаемо.

— Ну, это же носовская классика... — задумчиво отозвался писатель.

Сказал он это спокойно, без тени рисовки или, напротив, самоиронии, с осознанием своей добротно выполненной работы. Замечу, что происходил этот разговор в середине шестидесятых, когда Носов не был еще тем признанным, широко известным писателем, каким он стал в последующие семидесятые годы.

*   *   *

Известно, что крупные творческие личности, как магнит, притягивают к себе окружающих. Вокруг них как бы само собой возникает некое энергетическое поле, в зону которого попадают многие люди, иногда и случайные. Для курян таким центром притяжения, безусловно, был Евгений Носов. Сколько знал Евгения Ивановича в свою бытность в родном Курске, чаще всего видел его в окружении собратьев по перу. Нередко вращались в этом кругу и местные художники, артисты драматического театра и, конечно же, вездесущие журналисты. Но более всего окружали писателя молодые литераторы.

Впрочем, и Евгений Иванович тянулся к начинающим авторам, охотно привечал их, разумеется, тех, в ком замечал “искру Божию”. В таких случаях даже сам шел на контакты. Вспоминаю, как однажды в конце нашей встречи он сказал мне:

— Все собираюсь тебя попросить, да забываюсь... Ты скажи своему Деткову: пусть как-нибудь заглянет ко мне. Хочу с ним поговорить о его писаниях...

Речь шла о Владимире Деткове, моем заместителе по областной молодежной газете “Молодая гвардия”, где я тогда был редактором. В нашей газете Володя частенько печатал свои лирические миниатюры. Они-то, видимо, и привлекли внимание писателя, который, мы это знали, периодически просматривает “Молодую гвардию”, возможно, еще и потому, что когда-то сам в ней работал.

Так В. Детков вошел в окружение Носова. Вошел он туда журналистом, а вышел... членом Союза писателей. Произошло это года три спустя, как он переступил порог квартиры писателя. И все это время литературный новобранец, как и все мы, начинающие, усердно проходил “носовские университеты”.