Наш Современник, 2004 № 03

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

 

У поэта доставало смирения, чтобы вопросительной интонацией этих строк отдалить их от молитвы на почтительное расстояние… Жалко ему было искусства, которому он служил, но у него хватало сил ставить его в подчинение нравственному, то есть божественному чувству.

 

Разве девочка может понять до конца,

почему, поражая нам чувства,

поднимает над миром такие сердца

неразумная сила искусства.

 

Две последние строки о старой актрисе, но они могли бы быть написаны и об Ахматовой, о той, которая не без кокетства признавалась в старости перед смертью:

 

Как вышедшие из тюрьмы,

мы что-то знаем друг о друге

Ужасное. Мы в адском круге,

А может, это и не мы.

                                  (1963)

 

Почему-то мы часто иронизируем над строчкой Маяковского: “Товарищ Ленин — работа адовая…”. Но слова “адский”, “адовый” в поэзии Ахматовой встречаются гораздо чаще, нежели у Владимира Владимировича.

 

3. “Демон и ангел России”

 

Вдова поэта Даниила Андреева в предисловии к его книге “Русские боги”, изданной в 1990 году, вспоминает:

“На одном из допросов его спросили об отношении к Сталину. “Ты знаешь, как я плохо говорю”.

Это была правда, он был из тех, кто пишет, но не любит и не умеет говорить – из застенчивости.

“Так вот, я не знаю, что со мной произошло, но это было настоящее вдохновение. Я говорил прекрасно, умно, логично и совершенно убийственно — как для “отца народов”, так и для себя самого. Вдруг я почувствовал, что происходит что-то необычное. Следователь сидел неподвижно, стиснув зубы, а стенографистка не записывала — конечно, по его знаку”.

Этот страстный монолог Андреева был для него тем же самым произведе­нием, что и для Мандельштама роковые стихи о “кремлевском горце”. Но на самом деле отношение Андреева к Сталину было куда более сложным, нежели оно изображено в воспоминаниях его жены.

В 1947 году поэт был арестован и получил 25 лет тюремного заключения. Сидел во Владимирской тюрьме, где встречался с Шульгиным, с академиком В. В. Париным, с сыном генерала Кутепова. В тюрьме писал книги: “Роза мира”, “Русские боги”, “Железная мистерия”.

Поэт освободился в 1957 году, а умер в 1959-м в возрасте 52 лет. Он был сыном известного русского писателя Леонида Андреева.

Редкой особенностью его взгляда на русскую историю было то, что он, в отличие от большинства современников, считавших революцию и строи­тельство социализма совершенно новым явлением в судьбе России, был убежден, что несмотря на ее внешнюю ненависть к старому миру, несмотря на кровавый разрыв с ним — ее глубокое, скрытое от глаз неразрывное с ним единство все равно сохраняется. Впрочем, так же, как сохранялось это единство во все катастрофические эпохи — во время перехода от феодальной Руси к России Третьего Рима, а от Третьего Рима Иоанна Грозного к импера­торской России Петра… Меняются династии, возникают новые сословия, льется кровь — но мистическое единство русской истории продол­жается и остается живым.

Находясь в стенах Владимирской тюрьмы, поэт выразил это единство в стихотворении, посвященном Пушкину, который для Андреева был одним из вечных символов связи времен:

 

Здесь, в бронзе вознесен над бурей, битвой, кровью,

Он молча слушает хвалебный гимн веков,

В чьем рокоте слились с имперским славословьем

Молитвы мистиков и марш большевиков.

                                                                  (1950)

 

Стихи, видимо, написаны в связи с торжествами великого пушкинского юбилея 1949 года — стопятидесятилетия со дня рождения поэта.

Мысль эта становится для Даниила Андреева своеобразной “идеей фикс”, к ней он так или иначе постоянно возвращается во все последующие годы жизни.

 

Этот свищущий ветр метельный,

Этот брызжущий хмель веков

В нашей горечи беспредельной

И в безумствах большевиков…

 

Строфа из стихотворения “Размах” (1950 г.), где путь России через жертвы “и злодеяния” все равно ведет (прямо по-клюевски!) к “безбрежным морям Братства, к миру братскому всех стран…” С особой страстью поэт нащупывал эти связи в начале Великой Отечественной войны, ибо только в них видел победный и кровавый путь родины и её спасение от очередного нашествия “двунадесяти языков” Европы, возглавляемого духом Германии:

 

Как призрак, по горизонту

От фронта несется он к фронту,

Он с гением расы воочью

Беседует бешеной ночью.

 

В то время так о мистической сущности войны не писал никто.

 

Но странным и чуждым простором

Ложатся поля снеговые,

и смотрит загадочным взором

и Ангел и демон России.

И движутся легионеры

в пучину без края и меры,

в поля, необъятные оку,