Наш Современник, 2004 № 05

Текст Шолохова не вычисляет из массы прочих своего читателя, ибо все читатели (от идеальных до вовсе не идеальных, воспитанных на советской политической риторике) только и представляют состояние целого — не абст­ракт­ного, а реального народа. Лабиринты повествования в последней книге образуют идеальное и противоречивое эстетическое единство текст — чита­тель, предлагая последнему пройти (прочитать, пережить) труднейшую “эсте­ти­ческую дистанцию” между горизонтом его представлений о финале и гори­зон­тами, на которых настаивает финал романа. Этой эстетической дистанцией также по-своему обозначается граница размежевания авторов двух романов XX в. — “Тихого Дона” (4-я книга) и “Архипелага ГУЛАГ”, включивших в свою эстетику письма реальных читателей и представляющих читателя как историко-функциональные условия актуализации содержания текста. И Шолохов, и Солженицын приняли условия, выдвинутые им реальными чита­телями. Однако в отличие от Шолохова Солженицын выбрал “своего читателя”, выделив его из прочих читателей советской литературы, утвердил фигуру этого читателя во всем повествовании, отдав ему функцию манифестации правды в реальном и идеальном пространстве романа. Шолоховское повествование в широком смысле этого понятия упразднило сложившуюся в советской (и антисоветской) литературе парадигму отношений “учителя” и “ученика”, “своего” и “чужого” читателя. Все возможные формы раскола в читателе-народе были описаны уже в 1-й книге романа “Тихий Дон”.

 

Автографы и машинописи публикуемых писем хранятся в РГАЛИ (ф. 613, оп. 1, ед. хр. 699—710).

 

 

Дорогой тов. Шолохов!

По особому мотиву дышат Ваши книги от Ваших крестьянских писателей. Ставский походит на Панферова, у Шухова* тоже чего-то взятое у кого-то. Вообще многие из наших современников идут по готовому, уже созданному, в то время у Вас, тов. Шолохов, имеется свое — кровное . А это свое подошло под масть нашему советскому читателю. Зачастую приходится бывать в политотдельской библиотеке, в которой видишь, какие книги больше в расходе. “Поднятая целина” и “Тихий Дон” всегда на руках, их трудно захва­тить. “Поднятую целину” читает и рядовой колхозник, и начальник полит­отдела. А как много выпущенных книг не читает и не знает колхозник, у меня у самого заваливаются произведения больших писателей, их колхоз­нику не всучишь, несмотря на ценность книги, а вот Ваши книги вконец потрепаны.

 

Рахчевский, Средне-Волжский край, Бузулукский район, коммуна “Искра”.

 

(ед.хр. 706, л. 17)

 

 

8 марта 1934 г.

 

Я лично ожидал, что Гришку Мелехова то ли убьют, то ли он перейдет к красным. И пора бы, пожалуй, уж прибрать его — как говорится — к рукам.

В первых 2-х книгах Шолохов нам ярко показал, что Мелехов (об остальных не говорю) принадлежит к одной из сознательных прослоек, что в Григории живет казачья “кровь” любострастия и он любит одну из красивых баб Аксютку, отвечающую ему взаимностью. Так зачем же растягиваете это в третьем томе (Шолохов породил в сердцах Григория и Аксиньи любовь до гроба — в то время это было уже не нужно). Вот когда читаешь “Поднятую целину” (его же), то там чувствуешь, что, если выбросишь одну страницу из книги, то смысл теряется, а здесь без ущерба можно выкидывать страницами, главами. А он (автор) наверно думает и в четвертой книге не доконать этого Гришку Мелехова. Ведь чувствуется, что он ведет его к перерождению — но тип к “переделке” не удачен. Если он будет и переделан, то плохой из него будет наш человек , а если его расстреляют, то зачем тянуть в четырех книгах — расстреляй его сразу и все, как вредного.

Слушая отзывы читателей — простых читателей, может быть, не придаю­щих значения сознательной типичности героям романа, — выявляется, что мужчины захлебываются слюной в рассказе о красивой Аксютке, а женщины завидуют.

В заключение надо сказать, книга удобоваримая читателю: по стилю, по простоте языка, не как, например, у Шагинян, переворачиваешь слова, как камни тяжелые (“Гидроцентраль”*.), “ажник” спать хочется. У Шолохова все это вьется, как ручеек, журчащий по камням. Можно читать всю ночь — это его достоинство.

А Гришку все-таки надо кончать — к месту, к месту.

 

Сталинград, экономист, возраст — 30 лет.

(ед. хр. 701, л. 19—19 об.)

 

 

26 марта 1934 г.

Дорогие товарищи!

Только сейчас кончил читать замечательное произведение М. Шолохова “Поднятая целина”, и надо отдать справедливость, что прочитана она мною прямо-таки запоем. Как больной алкоголем не может оторваться от водки, так и я не мог оторваться от этого произведения и уделял ему весь свой досуг.

Тема романа отражает то, что мною видено в реальной действительности, и поэтому, читая это произведение, я ярко восстанавливал в памяти все прошедшие события описываемых Шолоховым лет.

“Поднятая целина”, по моему мнению, величественный вклад в сокровищ­ницу советской, подлинно пролетарской литературы, дающая Шолохову мировую славу. И последнее его произведение, по-моему, должно выйти на мировую арену.