Наш Современник, 2005 № 01

Дорогой Сергей Иванович, поздравляю Вас сердечно с Наступающим Новым Годом, с праздником Светлого Христова Рождества. Здоровья и благоденствия Вам и Всем Вашим близким.

Георгий Свиридов

Это его поздравление стало в нашей переписке последним. Позднее я по-прежнему регулярно посылал композитору телеграммы ко дню его рождения, но письменных ответов от него уже не получал.

В 1992–1994 годах мы лишь изредка встречались в консерватории (например, 26 января и 18 февраля 1994 года на юбилейных концертах капеллы им. А. А. Юрлова, приуроченных к 75-летию коллектива) и — по моей инициативе — говорили по телефону.

5 февраля 1992 года мне почему-то непреодолимо захотелось услышать его голос. Это было впервые, когда я решился позвонить Свиридову без всякой видимой причины.

После взаимных приветствий он сразу спросил:

— Это вы выступали в передаче о Гаврилине? Я сам ее не видел, но мне говорили.

Я подтвердил это, но последовал еще один вопрос:

— Как же они на вас вышли?

Я не знал, что ответить, — ведь тогда мне еще не было известно, что идея пригласить меня к участию в передаче возникла у самого Гаврилина…

Вспоминается и другой наш телефонный разговор — в 1993 или 1994 году. В те дни он был дома один — Эльзу Густавовну положили в больницу, и чувствовалось, как ему трудно без нее. Но когда разговор перешёл на музыкальные темы и он узнал, что я никогда не видел в Малом театре спектаклей по пьесам А. К. Толстого с его музыкой, он даже захотел сам позвонить в театр с тем, чтобы помочь мне попасть на один из этих спектаклей. Но предупредил, что билеты — за мой счёт. Меня очень тронула такая отзывчивость, и поначалу я даже вроде бы согласился, но потом вовремя опомнился… И, чтобы Георгий Васильевич не беспокоился, дал, что называется, задний ход.

* * *

В наступившем 1996 году исполнилось восемь лет с тех пор, как наше более или менее регулярное общение со Свиридовым сменилось эпизодическим. За эти годы вышли в свет вновь обнаруженные поздние произведения Клюева. Много ранее неизвестного выяснилось при подготовке Полного собрания сочинений Есенина, проходившей при моем непосредственном участии. Не сомневаясь, что Георгию Васильевичу всё это интересно, я всё чаще и чаще задумывался о необходимости большого разговора с ним на клюевско-есенинские темы.

И осенью 1996 года (кажется, это было в ноябре) я решился позвонить ему, чтобы попросить о встрече. Живо откликнувшись, он сказал:

— Повидаться нам надо обязательно, но скоро я еду в Ленинград, где мне (в одном там учреждении) присвоили звание доктора honoris causa (совсем недавно я узнал, что этим «одним там учреждением» был Санкт-Петербургский гуманитарный университет профсоюзов. — С. С.). Когда вернусь, сговоримся.

Но прошло еще несколько месяцев, прежде чем был определен день нашей беседы (2 февраля 1997 года) и ее место — московская квартира композитора.

Готовясь к встрече, я стал разыскивать в своих домашних книжных и бумажных завалах печатные материалы о Клюеве, Есенине, Клычкове и Ширяевце, накопившиеся за эти годы, чтобы передать их Георгию Васильевичу. На стол легли: четвертый том издания «Сергей Есенин в стихах и жизни» — «Воспоминания современников»; иллюстрированный сборник стихов Есенина, озаглавленный начальной строкой его стихотворения («Шел Господь пытать людей в любови…»), выпущенный к 100-летию поэта санкт-петербургским издательством «Глаголъ»; вышедшие в нашем институтском издательстве «Наследие» два сборника научных работ серии «Новое о Есенине», где были и мои статьи… Львиную же долю того, что я понёс в тот день на Большую Грузинскую, составляли газеты, журналы, буклеты, пригласительные билеты на конференции и их программы, выпущенные большей частью в родных местах поэтов (Рязань, Вытегра, Петрозаводск, Талдом). Было там и несколько фотографий, снятых в селении Коштуги, где родился Клюев, и в его окрестностях (эти снимки сделал в 1993 году мой друг В. Евреинов, который за двадцать с лишним лет до этого фотографировал Свиридова и А. Ведерникова на концерте в Большом зале консерватории).

Моя жена, мастерица татарской кухни, испекла что-то вроде беляшей треугольной формы (их название по-татарски звучит приблизительно как «ошпёшмэк»), загрузила ими кастрюлю, чтобы не остыли — закутала её как следует и разместила в той же сумке, где уже были бумаги и книги.

С этой поклажей я выехал из Троицка в Москву.

* * *