Наш Современник, 2005 № 01

Рядом с памятником Пушкину — пирамидка с крестом, два простых камня, под которыми мать поэта, Сергей Львович, еще какая-то родня. Похоронив мать, Пушкин откупил у монастыря место и для своей могилы. Только у гения есть такое ощущение правильного и неминуемого хода жизни. Немного придавил тяжеловатый памятник самого Пушкина, но я представил себе боковую стену обрыва, возле которой находилась могила, стену, сейчас забранную гранитом, а когда-то разверстую от удара снаряда, и кусок гроба поэта, обнаженный, на солнце и свету…

Я нес корзину от Союза писателей. Все по ранжиру — по ступеням наверх, к храму, несли сначала корзину цветов от администрации, потом от губернской Думы, потом от Союза писателей. Мне казалось, что внимание, которое мне оказало начальство, немного мне не по чину. Раньше здесь были писатели другого калибра, в наше время писатели более, что ли, расчетливы. Скажем, Антокольский и Андронников, которые затевали первые пушкинские праздники, наверное, больше думали о Пушкине. Это вообще очень сложный вопрос: что мы чтим? Память поэта или 40–50 расхожих слов и выражений, которыми по его милости владеем? Но эти фразы составляют нашу духовную жизнь, мы как бы самостоятельно плаваем лишь между этими фразами, которые в нас насадила литература, между речениями Пушкина, Грибоедова, Горького, Толстого, Достоевского, Крылова.

Настоятель собора служил литию, служил истово и хорошо. Какой-то момент просветления наступил для всех присутствующих, наверное, это и называется благодатью и просветлением. Но тут опять мне шепнули, что в былые годы площадь возле монастыря сплошь была запружена народом. До богослужения я ходил вокруг. У одной из стен монастыря — маленькое кладбище советских солдат, ухоженное и чистое (видимо, за ним также следят монастырские насельники). И бесконечный ряд имен, высеченных на граните, а сколько имен потерялось!

Знаменитая поляна возле Михайловского была, практически, пустая или очень мало наполненная. Стояли ярмарочные лотки, продавали мороженое, жарился шашлык. За сто рублей можно было подняться на воздушном шаре и тут же опуститься. За 2000 рублей можно было полетать минут 20 и опуститься где-нибудь в Петровском или в Тригорском. Я, пока ребята читали, думал о том, действует ли поэзия на «простой» народ. На скамейках сидело человек сто людей разного возраста. Полагаю, сидели люди, которые хотели бы услышать срез поэзии, от элитарной до самой немудрящей, но искренней. Но голоса поэтов раздавались над всей поляной, кто-то ухватит одну фразу, кто-то во время разговора, в паузе, услышит другую. Мы ведь не знаем, как отзывается наше слово.

На обратном пути, два с половиной часа на автобусе до вокзала, Максим Амелин, Санжар и белорус из Витебска пели удивительные советские песни. Все они их помнят, все знают. Опять возник вопрос: а где песни сегодняшнего дня?

9 июня, воскресенье. Для «Труда»:

«В Пушкинский день, лишь совсем недавно обозначенный и отмеченный президентским указом, прошла передача, в которой выступал писатель Виктор Ерофеев. Он ничем не удивил, потому что Ерофеев есть Ерофеев. До этого он уже „справил поминки по советской литературе“, которая существует и читается до сих пор, и написал популярный роман „Русская красавица“, отличающийся нудистской и политической спрямленностью. Нудистско-политический роман! На этот раз он говорил об измене Натальи Николаевны, о „Гавриилиаде“, как о богоборческом и антихристианском произведении, называл Пушкина развратником, много посвятил времени оказиональной лексике, т. е. неприличным словам в текстах поэта, в общем, ничего особенного, самый юбилейный текст, поставивший на место „народное достояние“. Теперь Пушкин наконец-то как все, как любой современный писатель, как бы совсем рядом. Повторяю, ничего особенного здесь для Виктора Ерофеева нет, но, спрашивается, зачем же такой опытный и интеллигентный журналист, как обозреватель ТВ-6 Владимир Соловьев, ему поддакивал и так заискивал?»