Наш Современник, 2005 № 06

Но есть иной выход: есть путь наверх. И весь роман Пушкина, с его самых первых, буквально с эпиграфа, слов (и даже раньше — ещё с черновых, не оставшихся в тексте набросков) и до слов завершающих, служит единственной цели: указать нам, читателям, этот спасительный выход.

Конечно, не будь Пушкин гением, он не смог бы вместить в роман столько нравоучения — без ущерба для правдоподобия, живости текста, без того чтобы не замутить всю бездонную ясность повествования. Но Пушкин гений — и мысль нравственная совершенно свободно живет на страницах романа, соседствуя с мыслью народной. Пушкин здесь как бы опровергает — точней, превосходит — себя самого, заявившего некогда, что поэзия выше нравственности, или, по крайней мере, это совершенно другое дело.

«Капитанская дочка» — роман о спасении человека, причём о спасении в обстоятельствах гибельно-безнадёжных, предельно трагических. Хорошо, когда можно сказать: здесь добро — а здесь зло, это вот чёрное, а это — белое. Но как быть, когда все вокруг правы — когда человек попадает между жерновами воюющих истин? Как спастись, когда каждый шаг — вправо, влево, вперёд — ведёт к гибели? И чем удержать, как спасти этот гибнущий мир, в который ворвался буран беспощадного бунта?

«Спасение — в благородстве и доброте», — говорит Пушкин; точнее, не Пушкин, а состарившийся Пётр Гринёв. Автор как бы стесняется произносить от себя столь наивную проповедь и влагает простые, смиренные эти слова в уста своего персонажа — а потом, в окончательном варианте романа, вычёркивает и их. Вот что пишет Гринёв в «черновом» предисловии к собственным мемуарам:

«Любезный внук мой Петруша! (…) Ты увидишь, что, завлеченный пылкостию моих страстей во многие заблуждения, находясь несколько раз в самых затруднительных обстоятельствах, я выплыл наконец и, слава Богу, дожил до старости, заслужив и почтение моих ближних и добрых знакомых. То же пророчу и тебе, любезный Петруша, если сохранишь в сердце твоём два прекрасные качества, мною в тебе замеченные: доброту и благородство».

Благородство и доброта — какое, казалось бы, скромное лекарство, которым Пушкин надеется исцелить грандиозный, смертельный недуг мятежа. Но давайте посмотрим: чем держится мир «Капитанской дочки», что ему не даёт превратиться в бессмысленный шабаш, рассыпаться в смрадном и злом копошении хаоса? Держат всё именно души героев, исполненные чести и доброты. Посмотрите, как благородны, добры почти все герои романа, как даже злодей из злодеев Хлопуша, и тот урезонивает недоверчиво-злобного капрала Белобородова:

«— Полно, Наумыч, — сказал он ему. — Тебе бы всё душить да резать. Что ты за богатырь? Поглядеть, так в чём душа держится. Сам в могилу смотришь, а других губишь. Разве мало крови на твоей совести?

— Да ты что за угодник? — возразил Белобородов. — У тебя-то откуда жалость взялась?».

О доброте, благородстве Гринёва, Савельича, всей семьи капитана Миронова; самозванца, матушки-императрицы и многих других персонажей романа можно особо не распространяться — ибо вся «Капитанская дочка» есть, в сущности, перечень благородных и добрых поступков. Как всё началось с благородной отдачи бильярдного долга проигравшимся Петей Гринёвым и с его доброго жеста — даренья заячьего тулупа вожатому-казаку, — так, сквозь все завихрения бунта-бурана, и тянется цепь благородных и добрых деяний. Вот уж, кажется, лапы жестокого зверя-судьбы снова готовы сомкнуться на горле героя — но рука милосердия вынимает Гринёва из петли или сводит его с эшафота.

Из трагических, гибельных тупиков, в которые заводит героя злодейка-судьба, вдруг находится выход как будто в иные пространства; героя спасают не обстоятельства — нет, спасенье приходит из душ тех людей, от которых, вот в эту минуту, зависит гринёвская жизнь. Трагедия бунта, возьмём даже шире — трагедия жизни — разрешается как бы в иной совсем плоскости, нежели та, где кипит и злодействует бунт. Герой спасён — и весь мир спасён! — когда он поднимается н а д: в пределе, над собственной жизнью и смертью.

И в «Истории Пугачёва», и в «Капитанской дочке» есть некий нравственный узел, есть нерушимая точка опоры — не дающая перевернуться и рухнуть всему мирозданию. Пушкин увидел, нашёл эту точку опоры сначала в реальности, сделал её как бы нравственным центром документальной «Истории», а уж потом перенёс её на страницы романа. Читаем «Историю Пугачёва»: «Ему (Пугачёву. — С. С.) представили капитана Камешкова и прапорщика Воронова. История должна сохранить сии смиренные имена. „Зачем вы шли на меня, на вашего государя?“ — спросил победитель. „Ты нам не государь, — отвечали пленники: — у нас в России государыня императрица Екатерина Алексеевна и государь цесаревич Павел Петрович, а ты вор и самозванец“. Они тут же были повешены».