Наш Современник, 2005 № 07

С генералом Городнянским до конца дня переговорили все. Каждый из писателей выяснял у комдива 129-й стрелковой свой вопрос. Шолохов спросил: «Как долго, по его мнению, наши войска сумеют удержаться в Смоленске?». Фадеева очень интересовала биография самого Авксентия Михайловича, героя оборонительной «Смоленской Одиссеи». Петров пополнил свой корреспондентский блокнот фамилиями особо отличившихся в боях за родной город бойцов 3-го истребительного батальона, сформированного из коммунистов и комсомольцев промышленных предприятий Заднепровья. Это были работники авиационного завода № 35, заводов имени Калинина и «Метиза», мясокомбината и банно-прачечного хозяйства — Николай Щербаков, Леонид Буцырин, Ефим Козлов, Владимир Кирюхин, Георгий Зезюлинский, Михаил Ухин, Александр Севастьянов, Евгений Сапожков.

Расставаясь с писателями вечером, генерал Лукин заявил, что, несмотря ни на какие трудности и испытания, у него нет сомнений в нашей окончательной победе над врагом. «Вот это самое главное, — отозвался Шолохов. — И вдвойне радостно слышать такие слова из уст боевого командарма».

— Вот я и предлагаю, Михаил Александрович, — сказал в ответ Лукин, — обязательно встретиться после победы над врагом. Тогда и подведем окончательный победный итог.

На том и расстались писатели с командармом 16-й под Смоленском. В августе Петров опубликовал в «Красной Звезде» два очерка под общим названием «На войне». В основу их он положил как раз «смоленский материал». Фадеев выступил с очерком в «Правде». Шолохов поместил очерк в «Красной Звезде» под названием «На Смоленском направлении».

МОЗАИКА ВОЙНЫ

Татьяна Владимировна Комарова Я — РЕБЁНОК ВОЙНЫ И ОККУПАЦИИ [1]

Нас у мамы было три сестры — одиннадцатилетняя Галя, девятилетняя Инна и я, Таня, мне было тогда четыре года. Наш родной город Коростень — по довоенным границам — это западный рубеж страны. И жили здесь перед войной военные, в основном лётчики и танкисты, и их семьи. Наш дом находился метрах в двухстах от железнодорожного полотна, а через поле, в пределах видимости, был расположен аэродром. И вот наступило утро 22 июня 1941 года, начало войны. Бомбили железнодорожный узел и аэродром. Наша хата — в эпицентре между двумя объектами бомбёжки.

Бомбёжка продолжалась не более получаса: отбомбившись, самолеты с чёрными крестами (теперь мы это хорошо разглядели и запомнили на всю жизнь эти кресты) безнаказанно ушли на Запад.

Рыдая, прибежала с работы мама: она работала дежурной в гостинице и сменилась только утром. Из репродуктора на железнодорожном вокзале передавали речь Молотова: он сообщил о начале войны. Так в мой детский словарный запас впервые вошло слово «война».

Мы притихли, успокаивали маму и удивлялись, почему наша мама, такая мужественная, смелая и весёлая (как плачет мама, мы видели впервые), так расстроилась из-за этого сообщения о войне. Но когда мы спустя час после бомбёжки побежали на нашу любимую железную дорогу, мы поняли отчаяние мамы: первые погибшие, развороченные пути, пылающие вагоны, стоны раненых. Вокзал уцелел: всё так же громко работал рупор радио и отбивали минуты часы в центре здания вокзала.

До этого дня я помню отдельные эпизоды и отрывки из моей жизни. С этого дня — сфотографирован памятью каждый день и час.

23 июня 1941 года мы эвакуировались. Эшелон был составлен из товарных вагонов, приспособленных для перевозки людей: вагон делился на отдельные отсеки, в каждом отсеке — обширные нары. Отсеки были побольше и поменьше. В отсеке размещалась, как правило, одна семья: многодетная — в отсеке побольше, малочисленная — в отсеке поменьше. Нас, детей, всё это (вагоны, суета, предвкушение путешествия в поезде), даже невзирая на мамин расстроенный вид, очень радовало! Нам попалось «купе», как назвала наш отсек мама, очень удачное: в нём было окно, и если встать на цыпочки, можно было выглядывать на улицу и радоваться свежему ветру. Окно было незастеклённым и являлось единственным способом вентиляции: в вагоне очень скоро наступила духота. Плакали грудные дети, стонали больные старики. Через двое суток путешествия нам уже не так радостно было, и мы осторожно начали спрашивать маму, когда мы поедем домой. Мы ещё не осознавали, что это всеобщее горе и мыкать нам его придётся ещё ой как долго!