Наш Современник, 2005 № 07

Мы выжили, низкий поклон этому уже немолодому чеху, который спас нас! И не только едой: печи кухни топили паркетом, который каждое утро на телеге в мешках доставлял на кухню молоденький чех. По просьбе повара этот юноша каждый день сбрасывал у нашего окна небольшую связку паркета, нам её на день хватало. Теперь в нашем доме стало тепло. И «свет» появился: теперь жир, вытопленный из костей, частично шёл на заправку «коптилки» — этого гениального изобретения военных лет (по-украински — «каганэць»).

Так продолжалось до середины марта 1942 года. В середине марта возбуждённый повар очень долго объяснялся на улице с мамой. Он был в отчаянии: их часть передислоцировалась в Киев, добрый человек боялся, что мы погибнем без них, чехов. Видя мамин испуг, он похлопал маму по плечу, попытался улыбнуться и пообещал что-нибудь придумать. Мама, в свою очередь, объяснила чеху, что от Киева до дома — Коростеня — рукой подать, всего 200 километров.

На следующий день, когда стемнело, сияющий повар забежал к нам: он договорился со своим чешским руководством, что на время пути до Киева возьмёт себе разнорабочую для чистки картофеля, якобы беженку-киевлянку, которая хочет вернуться домой. О детях не было произнесено ни слова, нас — не было! Мама от счастья не знала, что и делать, как благодарить этого удивительного человека. Выправил маме чех-повар и «аусвайс», то есть пропуск для проезда в вагоне-кухне до Киева. Работники кухни отвели нам отдельное, теперь уже настоящее купе. Мы, дети, были тише воды, ниже травы: о нас знали только работники кухни. И когда бывала проверка немцами, к нам прибегал молоденький чех, возивший паркет, и мама прятала нас в багажных ящиках нижних полок. К счастью, проверки бывали только на крупных узловых станциях или в районах активного действия партизан. Что такое «партизаны», мы тоже тогда не знали. Это было третьим новым словом после слов «война» и «эвакуация».

Недели через две состав достиг Киева. Поезд прибыл ночью, что очень обрадовало наших спасителей. Мы незамеченными вышли из вагона. Прощание наше с чехами было непередаваемым, благодарность мамы — беспредельной!

Такой пустяк — 200 километров, без денег, с пятилетним ребёнком! Но ведь как награда — родной Коростень, наша милая хата! Добирались мы, как бы теперь сказали, автостопом. Мама недаром выросла у железной дороги: она прекрасно ориентировалась в населённых пунктах, а где бывали сбои, вспоминала пословицу: «Язык до Киева доведёт»; правда, нам нужно было до Коростеня. Недели через три мы вступили в наш родной Коростень.

Города как такового, по сути, не было: центр и военные городки были почти полностью уничтожены. Остались одноэтажные окраины.

В центре города, в полуразрушенном здании Дворца пионеров находились управа и биржа труда. А на площади у дворца — огромное кострище и высоченный столб наподобие телеграфного. Вся управа, как и в Тростянце, была увешана объявлениями и приказами. Кроме привычных для нас по Тростянцу объявлений (смерть, смерть, смерть!) здесь были и новые: одно призывало «пострадавших от советской власти» зарегистрироваться, второе — сдать немедленно радиоприёмники и всю советскую литературу. За неисполнение второго — тоже смертная казнь. К советской литературе были причислены и А. С. Пушкин с Т. Г. Шевченко: они в прилагаемом перечне подлежащих сдаче авторов значились первыми. Вот тут-то мы и поняли назначение огромного кострища, которое ещё тлело: сдаваемые книги сжигались! О назначении же высоченного столба терялись в догадках.

Поняли позже, увидев одно из любимых развлечений немцев: этот столб обмазывался дёгтем. На вбитых на вершине столба гвоздях вывешивались «призы»: старые сапоги, ботинки, какое-то тряпьё. Мальчишек заставляли влезть на столб и сорвать «приз». Сытые фашисты гоготали над совершенно вымазавшимся в дёгте мальчишкой! Воистину, очень интеллектуальное развлечение! Только для нас, низшей расы, почти скотов.

По пути следования к нашему дому мы должны были пройти всю центральную улицу, перейти переезд через железную дорогу и — по боковым, окраинным улицам — на нашу милую, пыльную улицу Петровского! Дойдя до переезда, мы натолкнулись на то, что вызывало ужас в Тростянце: помост и три виселицы! Этот порядок, оказывается, действовал на всей оккупированной территории! Это страшное место мы пробежали, невзирая на усталость. Мама успокаивала нас, что наш дом далеко и видеть мы ничего не будем…

Нашу хату мы застали почти не разрушенной: только были выбиты все стёкла (вместе с рамами), вывернуто несколько брёвен из стены, выходившей на железную дорогу, была сброшена с петель входная дверь. Но самое мерзкое было в самой хате: её использовали как общественный туалет! Весь двор и огород были в воронках: следы попадания бомб и снарядов. Было начало апреля, земля уже почти прогрелась, нужно было срочно заравнивать её раны, чтобы что-нибудь посадить.