Наш Современник, 2005 № 11

Оглянулся — молчаливая Никифоровна повела сторонкой к водопою свою страдалицу Ордесу. Ножевые полосы на боках лошади видны были издалека.

Не дойдя до колодца, в нескольких шагах от облака пара, Никифоровна отпустила поводок, и старая кобыла, потоптавшись на ровной лужайке, вдруг подклонилась на передние ноги и с натужным крёхом повалилась на траву.

— Поваляйся, поваляйся, Ордесушка, — поощряла ее женщина, отшагнув подальше. — Роса — лечебная… Роса полечит, тебя…

Ордеса уже лежала на боку — холодная земля остужала ей кожу. Время от времени она тяжело взбрыкивала ногами, показывая желтую изнанку стершихся копыт, пыталась перевернуться с боку на бок, но то ли старческое бессилье, то ли вчерашние раны не давали воли ее движениям — она так и не смогла перевернуться, пока сердобольная Никифоровна не потянула за ногу и не помогла, приговаривая:

— Ну! Ну!.. Давай вместе… Совсем ослабела…

Раскидывая веером хвост по траве, лошадь наконец перевалилась на другой бок, но и на другом боку не было ей покоя, захотела вернуться в прежнее положение, и Никифоровна опять, ухватившись за копыто задней ноги, помогла ей. Лошадь поднялась, шумно встряхнулась и сама направилась к колодцу.

Напившись, они медленно поднимались в гору, мысленно приготавливаясь к дневной работе.

Новый день начался с того, что принесли от бабы Кати старый, битый молью хомут с длинными гужами и коромыслом, от бабы Поли — плуг, почистили кирпичом заржавевший сошник, подтянули гайки. Осмотрели Ордесу — можно ли будет на ней пахать? Решили — можно: плечи не порезаны, а под гужи можно подложить что-нибудь мягкое, чтобы предохранить раны от растирания. Закутали бессловесную, обласкали — ладно, терпи, что ж теперь делать! — и повели на усадьбу.

Я взялся за узду, жена — по недавней деревенской сноровке — встала за плуг.

— С Богом.

Распахав несколько борозд, мы вынуждены были отпрячь Ордесу — раны ее от натуги и трения гужей начали кровоточить.

В это время на усадьбу пришла баба Поля.

— Деточки мои, — обратилась она к нам, — распашите и мне хоть две бороздки, я их до вечера выберу. Земля-то погожая, рассыпается, как малина.

И протянула из-за спины банку мясных консервов.

Жена отмахнулась от подарка, указала на старших, на мать, на Никифоровну:

— Они разрешат — я распашу.

Баба Поля шагнула к бабе Лене, к Никифоровне, которые все ещё вертелись возле Ордесы, снимая с неё последние увязки.

— Две бороздки, — услышал я. — Вилами тяжело, магниту в руках не осталось.

Никифоровна даже отвернулась от нее:

— Видишь — кровь… Ждать, пока скопытитца?

— А как же быть?

— Сходи к нашему начальству, заплатишь деньги — дадут тебе лошадь.

— Это надо же! — возмутилась баба Поля. — Когда мы организовывали колхозы, у крестьянина бесплатно брали и лошадей, и всякий скот, а теперь с нас деньги требуют.

— Не хочешь лошадь — сходи за трактором к вашему фермеру. Он тебе и в прошлом году пахал и нынче распашет.

— Да я не дойду по горкам, по кустам.

— Тогда подожди: Нинка приедет — сбегает. У вас тут много усадеб, все равно вам просить его.

— Пропади он пропадом, собачий недоедок! — скорбно отмахнулась баба Поля, и голос ее дрогнул: — Как-нибудь по кусту вырою, подергаю, а к нему не пойду. Кожелуп он бессовестный, новый барин Троекуров, только пока без собачьей своры! Такие, как он, и жизнь повернули на старый лад. Он, конечно, помогнет, а за это ему и деньги уплати, и, как в старое время, барщину отработай: или на уборку пошлет, или на подборку. Несочувственный! Машину из города пригонит — иди, нагружай картошку! Знаю! Была! Раньше кормил, а теперь умнее стал — фигу! Ка-ак же — он фермер! У него трактор!

— С него тоже спрашивают, — возразила баба Лена. — Еду по городу — идет с сумкой. Что несешь? В налоговой инспекции, говорит, был, семь шкур содрали, а одну назад вернули.

— Не защищай! И сын у него такой же! Недавний школьник, а то же морду уже дерет от простых людей: люди картошку на машину нагружают, а он за надсмотрщика стоит, следит, кто как работает, да ещё понукает. Дай ему в руки палку, он и бить начнет. Ой, Боже мой, как это унизительно! Привыкли при советской власти к равноправию, теперь трудно будет отвыкать!..

Поговорили, поговорили и paзошлись.

Уехала Никифоровна.

Надо было видеть, как медленно, с побитой, поджатой душой пошла домой баба Поля.