Наш Современник, 2006 № 02

Анализируя с этой точки зрения СМИ 1996 года, социолог А. Иголкин пишет: “Количество традиционных исторических символов в сегодняшнем среднем номере газеты меньше, чем даже в начале 1950-х годов. Тогда за небольшой, скажем, трехмесячный период в обычной газете можно было обнаружить ссылки на все без исключения века русской истории, сотни исторических имен, причем сама отечественная история была представлена как связное единое целое. История не знала огромных “черных дыр”: ни в смысле исторических “провалов”, ни в смысле сплошного очернения… Общая плотность исторической символики, идущих из глубины веков духовно-исторических полей и энергий в СМИ была достаточно высокой. Историко-символические ресурсы служили национальным интересам”**.

В другом месте А. Иголкин пишет, что “для современной российской газеты характерна потеря практически всех исторических имен, всей архаики”, и приводит замечание Ю. Лотмана: “Каждая культура нуждается в пласте символов, выполняющих функцию архаики. Сгущение символов здесь особенно заметно”. При этом Ю. Лотман подчеркивает, что самые простые, архаические символы образуют символическое ядро культуры, и именно насыщенность ими позволяет судить об ориентации каналов коммуникации*.

Сдвиги и в общественном сознании, и в образе жизни были инструментами для демонтажа того народа, который и составлял советское общество, был тем демосом, на согласии которого и держались легитимность советской государственности и сила советского государства. К 1991 г. советский народ был в большой степени “рассыпан” — осталась масса людей, не обладающих надличностным сознанием и коллективной волей. Эту массу демократы и называют охлосом.

В результате экономической и информационно-психологической войны была размонтирована “центральная матрица” мировоззрения населения России, оно утратило систему ценностных координат. Медики даже говорят о разрушении динамического стереотипа, вырабатываемой в культуре способности ориентироваться в социальном пространстве и времени. Именно этим они объясняют аномально высокую смертность населения трудовых возрастов**. Этим же во многом объясняется и всплеск преступности, особенно с применением насилия.

Кризис мировоззрения в советском обществе начался задолго до реформы 90-х годов, он явился ее предпосылкой. Его проявлением стало зарождение социалистического постмодернизма. Суть его, как и вообще постмодернизма, была в релятивизации, разрыхлении ядра системы ценностей, в ослаблении ее иммунитета против ценностей социальных патологий (признаком этого было, например, бурное развитие уголовной лирики, широкая популярность диссидентских воззрений в широком смысле слова). Перестройка нанесла по ослабленному культурному основанию народа мощный удар и в большой мере разрушила его (точнее, в достаточной мере, чтобы парализовать волю). Используя введенный в 70-х годах термин, можно сказать, что в 90-е годы мировоззренческая матрица народа Российской Федерации представляла собой ризому — размонтированную среду без матричной иерархии, среду “тотальной равнозначности”, лишенную “образа истинности”***. Это утрата связной картины мира и способности к логическому мышлению, выявлению причинно-следственных связей.

В этом состоянии большинство населения РФ действительно утратило некоторые важнейшие качества народа, необходимые для выработки программы и для организации действий в защиту хотя бы своего права на жизнь. Можно говорить, что народ болен и лишен дееспособности, как бывает ее лишен больной человек, который еще вчера был зорким, сильным и энергичным. Но и в этом болезненном состоянии он продолжает подвергаться тяжелым ударам, направленным на разрушение его самосознания****.

В начале реформ господствующее меньшинство утверждало, что речь будет идти о “пересборке” народа, о консолидации атомизированных индивидов, “освобожденных” от уз советского тоталитаризма, в классы и ассоциации, образующие гражданское общество. Этому должны были служить новые отношения собственности и создание системы политических партий, представляющих интересы классов и социальных групп. На первом этапе эти партии должны были принять активное участие в демонтаже старого народа.

В соответствии с этим планом должны были быть реформированы и механизмы, “воспроизводящие” общество — школа, СМИ, культура и т. д. При этом, как утверждалось, должен был возникнуть новый “средний класс” и таким образом образоваться достаточно многочисленный демос. Для выжившей при таком переходе части обедневшего населения, остающейся в статусе охлоса, предполагалось создание систем благотворительности и право на социальные протесты. Как известно, эти планы оказались утопическими (для тех, кто в них искренне верил) и выполнены не были. Гражданского общества и обширного “среднего класса” не возникло. Возникла патологическая, резко поляризованная социальная система.