Наш Современник, 2006 № 03

Как это вам нравится? А ведь здесь речь идёт об эпохе, которая, по сравнению с временами Невской и Куликовской битв, неплохо представлена разными видами источников, в том числе и документальных. Многие из них опубликованы (см. подборку в “Материалах Общества истории и древностей российских при Московском университете”, вып. 2-6. М., 1911-1915), ещё больше хранится в архивах (прежде всего в Российском государственном архиве древних актов), но они тоже вполне доступны для исследования. И если обратиться к этим современным Смуте документальным источникам, то из них без труда можно узнать, что город, где формировалось ополчение, освободившее Москву от поляков, назывался Нижним Новгородом (он, кстати, к тому времени был русским уже 390 лет — с момента основания), а предводители ополчения именовались князем Дмитрием Михайловичем Пожарским и Кузьмой (Козьмой) Мининым. И имена эти самые обычные, вполне христианские. Неужели М. Аджи не знает, что абсолютное большинство имён, считающихся русскими, пришло к нам вместе с христианством из греческого и древнееврейского языков и записано в святцы, что на Руси называли новорожденного по имени того святого, дни поминовения которого совпадали с рождением младенца? Неужели было трудно заглянуть в любой справочник личных имён и прочитать там, что “Кузьма” происходит от греческого “Косма” (“мир”), а “Мина” — либо от греческого же “Мена” (“луна”), либо сокращение от “Михаил”, “Минеон” и т. п.?

Как подметила Елена Мурашова, разбирая сочинения В. Калашникова, “все деятели паранауки очень любят упражняться в лингвистике, причём все они исповедуют один нехитрый принцип: звучит похоже — значит, одно и то же” (“Литературная Россия”, 2004, N 46). Мы видели, что М. Аджи здесь не исключение. И свои лингвистические упражнения он, конечно же, не ограничивает попытками истолковать на тюркский лад фамилий “Минин” и “Пожарский”. Вообще, его конёк не столько ономастика, сколько топонимика. И хотя в своей книжке “Мы — из рода половецкого!” Аджи скромно поясняет: “Я не лингвист и никогда не занимался топонимикой” (с. 15), на практике он исхитрился отыскать тюркские названия едва ли не по всей Европейской России.

М. Аджи, конечно же, не владеет научной методикой подобных исследований, а руководствуясь одними созвучиями, с таким же успехом можно найти “тюркские корни” в топонимах Южной Америки и Австралии, а немецкие — в Сибири: почему бы, например, название города Сургут не вывести от “зер гут” (“очень хорошо”), а реки Зея — от “зее” (“море”, “озеро”)?.. Ущербность подобного подхода не только в конкретных ошибках автора — например, в причислении к тюркским ираноязычных топонимов, унаследованных от скифов, сарматов и алан. Даже имея дело с явными тюркизмами, М. Аджи делает из факта их распространения неверные выводы: простирает границы Золотой Орды в ХIV веке до Москвы-реки (монографию В. Л. Егорова “Историческая география Золотой Орды в ХIII-ХIV вв.” он, конечно же, не читал), отказывает славянам во владении рядом ремесел и т. д.

Тюркские народы издавна жили на территории Восточной Европы бок о бок со славянами, тесно контактировали, смешивались с ними, поэтому наличие в русском языке множества тюркизмов (как и заимствований из языка балтских, финно-угорских, германских, скифо-сарматских племён) — явление вполне закономерное, особенно если учесть длительную (два с половиной века) политическую зависимость Руси от тюркоязычной Золотой Орды и поныне неискоренимую склонность русского человека к употреблению “иноземных” слов вместо родных. Но это не даёт оснований считать восточнославянские народы менее самобытными и менее даровитыми, чем тюркские, и, кстати, вовсе не означает, что за каждым заимствованным словом скрывалось и ранее незнакомое русским понятие. Хрестоматийный пример — заимствование восточными славянами от своих ираноязычных соседей (сарматов и алан) слов “топор”, “собака”, “хорошо”. Чем они показались нашим предкам лучше исконных “секира”, “пёс” и “добро”?..

* * *

Коренные причины своих расхождений со всей отечественной (да и мировой, “европоцентристской”) историографией М. Аджи объясняет фальсификацией российской истории иезуитами (“ЛР”, 2004, N 50). Как и всякая “теория заговора” (и уж тем более — доведённая до абсурда), “концепция” М. Аджи порождает немало неясностей, недоуменных вопросов. Ну, например, такой: как могли зловредные иезуиты “придумать подвиги” Александра Невского, зафиксированные в источниках XIII-ХV веков, если сами они (иезуиты) появились на свет Божий только в ХVI веке? А главное, непонятно, зачем коварным иезуитам понадобилось возвышать того, кто был принципиальным и последовательным противником католичества и сближения с Западом?