Наш Современник, 2006 № 05

“Вот там они, за погостом, — показал старичок, хозяин дебаркадера. — Идите по этому холму и аккурат попадете”. Но нам посчастливилось увидеть заонежское чудо, прежде чем к нему “попасть”. Пройдя с километр, мы оказались на погосте и стали рассматривать деревянные кресты — нет ли среди них известных по книгам северных поклонных знаков. В это время подул сильный ветер. Тучи мгновенно разорвало, и солнце, выпущенное на свободу, озарило все вокруг слепящим глаза светом. Я посмотрел вперед и замер: прямо передо мной возносились к небу купола кижских церквей, а над ними от края до края небесного перекинулась яркая радуга.

Солнце простояло над озерной гладью все двадцать дней, что мы работали в Кижах. Мне и в мечтах не могло представиться такое чудесное место, каким оказался удивительный, чуть золотеющий осенней листвой остров посреди бескрайних водных просторов. Но главное, именно здесь я впервые увидел иконы, написанные заонежскими мастерами, познакомился с их потомками — искусными северными плотниками, хранившими как зеницу ока архитектурное наследство, завещанное отцами и дедами.

В дом Ошевнева — один из важных объектов создававшегося тогда музея деревянного зодчества — свезено было около тысячи икон, возвращенных по мирному договору из Финляндии. При разборе богатейшего собрания мы недосчитались всех досок “неба”, украшавших своды Преображенской церкви. Местное начальство утверждало, что расписные паруса “неба” уничтожили финны, но позднее пастор, отвечавший за возврат икон, убедил специалистов в обратном: “небеса” сожгли в Карелии безграмотные атеисты, поставленные “на культуру”.

* * *

Тогда, в начале шестидесятых, ни о каком комфорте, гостевых домиках и ресторанах на Кижах и мечтать не приходилось. Расположились мы у гостеприимной Марии Титовны в небольшой избе, стоявшей рядом с церковным ансамблем. Здесь и состоялось первое мое знакомство со старшим мастером плотницкой артели Борисом Федоровичем Елуповым. За большой, прочно срубленный стол в обеденный перерыв садились все те, кому Кижи обязаны своим существованием — умельцы, в конце сороковых годов собранные блистательным архитектором-реставратором А. В. Ополовниковым по окрестным деревням. Потом я ближе сойдусь и подружусь с Костей Клиновым, Ваней Вересовым, Федором Елизаровым. А тогда зачарованно вглядывался в простые, но значительные северные лица сидевших за столом заонежских обитателей. Был здесь и Михаил Кузьмич Мышев, руководивший бригадой, воспетый потом золотым пером Василия Пескова в прекрасном очерке “Музыка древнего топора”, опубликованном в многомиллионной “Комсомолке” и позвавшем в дорогу не одну тысячу любителей старины. Но самое большое впечатление произвел на меня могутный старик, возраст которого явно перевалил за восемьдесят, державшийся молодо, уверенно, с достоинством, вообще присущим здешним крестьянам.

Перед каждым из сидящих за столом стояла пол-литровая алюминиевая кружка, в которую дед Никита Хубов (так звали приглянувшегося мне плотника) наливал из бутылки внушающую страх порцию водки. На середине стола лежало полбуханки ржаного хлеба, от которой принявший свою дозу мастеровой отщипывал небольшой кусочек — скорее для того, чтобы его понюхать, чем закусить выпитое. Когда дошла очередь до меня, молодого начинающего реставратора, но уже знающего вкус водки и разбавленного спирта, который был незаменим в нашей работе, я невольно поежился, опасаясь ударить в грязь лицом перед “профессорами” питейного дела. Выпив залпом свои двести грамм, поспешно потянулся к спасительному хлебу, отломил добрую его половину и стал лихорадочно закусывать огненную влагу. “Так, москвич! Ты что, обедать сюда пришел? Обед будет позже, а сейчас только завтрак. Мы ведь тебе не тык-мандык деревенщина, а чик-чивирик московщина”, — лукаво посмеиваясь, преподал мне первый урок артельного бытования старик Хубов, похожий на могучее дерево, которыми богаты здешние леса.

В работе люди сходятся быстро, особенно на таких малых пространствах, как земля кижского архитектурного ансамбля. Наблюдая внимательно за моими “рейдами” от небольшого амбара к дому Ошевнева с большемерными иконами на плечах, Борис Елупов со свойственным ему юмором, саркастическим, резковатым, но отнюдь не злым, заметил: “Наверняка, Савелка, быть тебе в раю за такую тьму Богов перенесенных”. А дня через три после нашей первой встречи пригласил он меня попариться в бане и посидеть за столом в его ерсневском доме. Тогда я впервые увидел кижанку — лодку, верой и правдой служащую каждому заонежскому хозяину.