Наш Современник, 2007 № 03

Именно это обстоятельство стало для Гоголя трагедией, а не отрицательное отношение публики к “Выбранным местам”. К непониманию обществом его книги Гоголь относился довольно спокойно, потому что знал: у каждого — своя правда. “Мы все идём к тому же, но у всех нас разные дороги, а потому, покуда ещё не пришли, мы не можем быть совершенно понятными друг другу”. (Из письма П. В. Анненкову 1847 года.)

Трагедией для Гоголя стала остановка на его пути проповедника и миссионера. Однако сама жизнь Гоголя была непосредственно связана с его деятельностью. Он писал в 1850 году: “Работа — моя жизнь. Не работается — не живётся, хоть покуда это и не видно другим”.

В этой фразе можно найти разгадку его болезненного депрессивного состояния — и не только последних дней жизни, но и в более ранние её периоды. Его физическое состояние и само существование были как бы заложником его движения вперёд, и не только в художественном творчестве, но и в его миссионерской деятельности.

2-й том “Мертвых душ” стал продолжением, скорее, не 1-го тома, а “Выбранных мест…”. Продолжением, но не развитием, не движением вперёд, а остановкой на пути. Это понял даже такой далекий от литературы человек, как духовник Гоголя о. Матвей Константиновский, который считал, что 2-й том не нужен, потому что над ним будут так же смеяться, как над “Выбранными местами…”.

Считающаяся столь мрачной роль о. Матвея в судьбе Гоголя сводилась, в сущности, к тому, что он призывал Гоголя не останавливаться на полпути, а продолжать движение. Может быть, это довольно жёсткий совет, который выполнить очень трудно. Но это было единственным спасением.

Таково свойство пути, по которому шёл Гоголь, пути проповедника: или нужно идти вперёд, или невозможно существовать. И не о. Матвей это выдумал.

Если посмотреть не с бытовой, эмоциональной, а с более рациональной точки зрения на то непонимание, которое окружало книгу “Выбранные места…” и доставило Гоголю столько неприятных впечатлений, то и оно, в сущности, было советом идти дальше и найти более совершенный способ проповеди, чем “Выбранные места…”.

Однако никто не мог бы дать ему готового решения — как конкретно, каким образом ему идти дальше по его пути, какую новую и более эффективную форму должна приобрести его проповедь. Уж это конкретное решение мог найти только он сам.

Дело не в том, что окружающие не хотели этого делать, они этого просто не могли сделать. Для совершения этой трудной работы нужны были огромные творческие возможности Гоголя. Даже если его творчество в этом случае вышло бы за пределы искусства и литературы.

Здесь невозможно не вспомнить известный слух о якобы имевшем место намерении Гоголя стать воспитателем наследника престола. О нём, в частности, писал В. Г. Белинский в письме Гоголю 1847 года.

“Гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника”.

Этим предполагаемым намерением некоторые современники Гоголя объясняли появление такой “верноподданнической” книги, как “Выбранные места…”. Намерение Гоголя, скорее всего, было мнимым или уж слишком робким и неуверенным. Но в любом случае оно само по себе не могло стать причиной создания такой книги — источник вдохновения должен быть в данном случае гораздо более основательным.

Могло быть только совпадение вышеназванного желания и задачи всей жизни Гоголя. Понятно, что в стране, где существует самодержавная власть, передающаяся по наследству, воспитание наследника, а значит, и влияние на него, означает и реальную возможность влияния на общество в целом. Что Гоголю и нужно было, как видно из содержания книги. Правда, в случае с наследником литература тут уже была бы ни при чём, но и в случае с “Выбранными местами…” она тоже уже почти ни при чём.

Гоголь опровергал подозрения в том, что он в должности воспитателя наследника ищет выгоду. Его отношение к этому выражено в неотправленном письме В. Г. Белинскому 1847 года.

“Никакого не было у меня своекорыстного умlt;ыслаgt;. Ничего не хотел lt;яgt; ею выпрlt;ашиватьgt;. [Это и не в моей натуре]. Есть прелесть в бедности. Вспомнили б вы, по крайней мере, lt;чтоgt; у меня нет даже угла, и я стараюсь только о том, как бы ещё облегчить мой небольшой походный чемодан, чтоб легче было расставаться с [миром]”.

Но ясно, что должность воспитателя наследника подразумевает не только выгоду, но и возможность проповеди (хотя В. Г. Белинский этого как будто не замечает и ставит эту должность в один ряд с другими). От этого намерения — проповедовать, может быть и на должности воспитателя, — Гоголь не отказывался. Он просто не упоминал об этой стороне вопроса. Может быть, просто потому, что В. Г. Белинский был не тот человек, которому Гоголь стал бы рассказывать о таком предмете.