Наш Современник, 2007 № 03

Поводом для таких утверждений послужила следующая дневниковая запись М. Булгакова: “Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет”. В ней, думается, речь идёт о неопределённости положения, о возможности нового, неожиданного, ещё более неблагоприятного развития событий в стране. Характеристика Троцкого — это плод фантазий Б.Соколова. Его версия зиждется на эпизодах из ранней редакции “Дней Турбиных”: Мышлаевский сначала предлагает выпить за здоровье Троцкого, а потом в финале пьесы говорит: “Троцкий. Великолепная личность. Очень рад. Я бы с ним познакомился и корпусным командиром назначил бы…”. Эти эпизоды ничего не доказывают, ибо таким образом проявляется позиция героя, и не более того. Если руководствоваться подобной логикой, то почему тогда не взять высказывания Алексея Турбина из “Белой гвардии”: “У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас — Троцкий”. Так поступают исследователи от А. Кубаревой до В. Лосева, видя в словах героя проявление авторской точки зрения, что частично подтверждается, добавлю от себя, оценкой Троцкого в “Грядущих перспективах”: “зловещая фигура”.

И всё же нет никаких оснований принять версию В. Лосева, типичную для части исследователей: “Возможно, Троцкий был для Булгакова олицетворением самого чудовищного врага России. Во всяком случае, таким предстаёт Троцкий в произведениях писателя”. Врага В. Лосев не называет, как и не называет произведения. Но, судя по другим его высказываниям, под врагом подразумевается явно не большевизм, советская власть, а еврейство.

В этой связи одни критики и литературоведы считают, что М. Булгакову был присущ бытовой антисемитизм, который проявлялся в подчёркивании еврейской национальности несимпатичных ему людей. Другие рассматривают произведения писателя как явление СРА — субкультуры русского антисемитизма.

Еврейская тема проходит через всё творчество М. Булгакова — от публицистики до разножанровых художественных произведений. Конечно, еврейский контекст необходимо учитывать при определении булгаковского видения личности Троцкого в “Белой гвардии”: такая логика восприятия задаётся и высказываниями Ивана Русакова, и следующими дневниковыми записями: “Новый анекдот: будто по-китайски “еврей” — “там”. Там-там-там-там (на мотив “Интернационала”) означают много евреев”; “Мальчишки на улицах торгуют книгой Троцкого “Уроки Октября”, которая шла очень широко. Блистательный трюк: в то время как в газетах печатаются резолюции с преданием Троцкого анафеме, Госиздат великолепно продал весь тираж. О, бессмертные еврейские головы”; “Это рак в груди (о книжном деле Френкеля. — Ю. П.). Неизвестно, где кончаются деньги одного и начинаются деньги другого”; “Эти “Никитинские субботники” — затхлая, советская рабская рвань, с густой примесью евреев”; “У меня нет никаких сомнений, что он еврей (французский премьер-министр Эррио, “допустивший” большевиков в Париж. — Ю. П.). Люба мне это подтвердила… Тогда всё понятно”; “Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника (в номерах “Безбожника”, в редакции которого, по словам еврея, сопровождавшего Булгакова, “как в синагоге”. — Ю. П.), и именно его. Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены”.

В отличие от современных исследователей (М. Каганской, Б. Соколова, М. Золотоносова, с одной стороны, А. Кубаревой, В. Петелина, В. Лосева, с другой), М. Булгаков, констатируя национальность Троцкого в дневниках и “Белой гвардии”, не ставит её во главу угла, как и не зацикливается на фигуре Льва Давидовича вообще. Он лишь объективно указывает в “Грядущих перспективах” и “Белой гвардии” на его руководящую роль в годы Гражданской войны.

Приведённые записи и то, что осталось за “бортом”, дают основание предположить: для Булгакова национальная составляющая личности, по большому счёту, имеет значение лишь настолько, насколько она противостоит традиционным христианским основам бытия. Отсюда мотив “Белой гвардии”: Троцкий — антихрист, большевистская Москва — город дьявола.

Вообще нельзя говорить о закреплённом смысловом значении за словом “еврей”. Оно употребляется в романе в разных контекстах не только как символ революции, но и империи. Так, из хора голосов во время встречи Петлюры следует, что “жид”, “офицер” и “помещик” одинаково ненавистны толпе, все они подлежат уничтожению.