Наш Современник, 2008 № 09

- Свинья ты! (Из соседней левой).

- В половину восьмого вместе пойдем!

- Вытри ты ему нос, пожалуйста…

Через десять минут начался кошмар: я перестал понимать, что я говорю, а что не я, и мой слух улавливал посторонние вещи. Китайцы, специалисты по части пыток, - просто щенки. Такой штуки им ни в жизнь не изобрести!

- Как же вы сюда попали?… Го-го-го!… Советская делегация в сопровождении советской колонии отправилась на могилу Карла Маркса… Ну?! Вот тебе и ну! Благодарю вас, я пил… С конфетами?! Ну их к чертям!… Свинья, свинья, свинья! Выбрось его вон! А вы где?… В Киото и Иокогаме… Не ври, не ври, скотина, я давно уже вижу!… Как, уборной нету?!!

Боже ты мой! Я ушел, не медля ни секунды, а они остались. Я прожил четверть часа в этой картонке, а они живут семь месяцев".

Для тех, кто сочтет это описание всего лишь клеветническим выпадом литератора против советской власти, предлагаем фрагмент из мемуаров известного философа А. А. Зиновьева, в подростковом возрасте перебравшегося на жительство в Москву и поселившегося в "квартире" брата:

"Мы вошли во двор, похожий на каменный колодец, и спустились в глубокий подвал. На кухню высыпали все жильцы подвала поглядеть на новое пополнение. Потом я узнал, что в подвале было пять комнат-клетушек, в которых жило пять семей. На общей площади мене 70 кв. м. обитало более двадцати человек, кроме нашей семьи. Никакой ванны. Допотопный туалет. Гнилые полы. За то, чтобы починить канализацию и настелить новые полы, жильцы квартиры сражались потом до 1936 года. Писали жалобы во все инстанции власти. Писали письма Ворошилову, Буденному и самому Сталину. Просьбу удовлетворили лишь в связи со "всенародным обсуждением проекта новой Конституции".

А для полноты картины приведем фрагмент из романа Ивана Жиги "Жизнь среди камней". Поскольку в начале 20-х гг. среди пролетарских писателей

еще не было "лакировщиков действительности", рассказ Жиги о жизни рабочих, населявших огромную казарму при фабрике на окраине Москвы, со всей уверенностью можно считать документальным свидетельством:

"Семьсот шестьдесят пять человек живут в 120 каморках казармы. Каморки все одинаковы - пять-шесть саженей, и на каждую из них приходится шесть человек с хвостиком.

Туговато. Больные и здоровые, злые и добряки, пьяницы и трезвые - все вместе. В одной и той же каморке живут люди, разные по культуре и по устремленности. (…) Мой друг и сосед Миша Подковыркин живет с матерью. К ним вселили семью Оглоблиных: мать-старушку, ее вдовую дочь; у дочери дети - Леня и Вера (комсомольцы, оба работают на фабрике) и восьмилетний Гришка. Семь человек на пяти саженях.

Каморку они разделили пополам. Возле стен кровати. За ними сундуки, на них постели старушек. Между сундуками и кроватями двухаршинный проход, по углам два маленьких столика, между ними на полу спят Леня и Вера; вдова с сыном и Миша Подковыркин спят на кроватях.

Миша Подковыркин с малолетства работал на фабрике, добровольцем дрался с Колчаком и Деникиным, вернулся невредимым, снова поступил на фабрику и теперь служит на выборных должностях - парень серьезный, трезвый и сознательный.

Когда в каморке зайдет разговор о тесноте, старушки, вспоминая житье у хозяина, говорят:

- Ну, что ж, когда-нибудь и лучше будем жить, а пока и в тесноте, да не в обиде.

Не было причин ссориться и Подковыркину с комсомольцами. Несколько лет прожили они так. Мать Подковыркина год от году ниже к земле клонится, руки слабеют, шаг короче. Она и начала:

- Не пора ли тебе, сынок, - говорит, - о женитьбе подумать. Ты не картежник, не пьяница, у рабочих почет имеешь, для девушек пара завидная.

- Я давно об этом думаю, - отвечал Миша, - вот только тесновато будет тогда в нашей комнате.

- Да уж как-нибудь, - говорили соседи, - мы свои люди, поместимся. Женился Миша. Взял комсомолку Зинку Потапову - славная девушка, скромница, у рабочих на хорошем счету.

Отгуляли по-советскому свадьбу. Миша угощение поставил, товарищей пригласил: пели, играли, танцевали. Миша двухнедельный отпуск взял. Но вот гости разошлись по домам, и началось мученье. Старушки, как всегда, легли на сундуках, Ленька и Вера на полу, в головах у Миши, вдова с сыном на кровати, в двух аршинах от Миши. Улегся и он с молодой женой. Погасил свет. Мишина жена дрожит, ему хочется обнять ее, сказать ласковое слово, поцеловать, но как тут поцелуешь, раз люди кругом?

Стиснул Миша зубы, ждет, когда уснут все, но мать о чем-то шепчет про себя. Вдова ворочается, сонного сынишку перекладывает. Верка голову кутает, а Леня нет-нет, да и вздохнет.

"Фу ты, черт, когда ж они спать будут", - подумал Миша и, чтобы не мучиться, вышел из комнатки. Папиросу за папиросой сосал, по коридору привидением бродил. Соседка по комнатке, Маня Говоркова, вышла в белье, вскрикнула:

- Ух, господи, никак тя лунатик схватил! - и шмыгнула в свою комнату. В конце коридора послышались придушенные голоса и смех - тоже кто-

то медовый месяц справляет. "Уж не выйти ли и нам с женой на коридор?" - подумал Миша.