Тем неожиданнее и более волнующе прозвучали затем слова о драматично сложившихся судьбах семьи, родной деревни, страны - когда "кому-то захотелось очень круто судьбу крестьян перемолоть, как рожь". После накаленных строк "Какие бури / В мире просвистели, / Каким железом / Век мой прокричал… " поэт словно бы вернул нас к началу стихотворения:
Для нас, горожанок, даже ласковое упоминание о петушке всегда казалось окрашенным иронией, а Передреев словно бы пропел ему гимн! Хотелось спросить: "Почему?", но не осмелились. Видимо, крылось в этом "родное что-то, кровное, свое". Иначе не встречались бы строки о пении петуха и во многих других стихах: "Жил старик", "Дома", "Любовь на окраине", "Гармоника в метро" и даже в "Кавказских стихах".
Особое внимание хотелось бы обратить на стихи, опубликованные в посмертной книге поэта "Лебедь у дороги". После начальной строфы:
следуют мрачные строки о предчувствии смерти, о небытии, забвении. И, как итог, заключительная строфа:
И в этих, столь мрачных, с раздумьями о предстоящей смерти стихах поэт вновь обратился, как к некоему символу, поющему петуху. Ведь он с самого раннего детства и вплоть до юношеских лет просыпался утром под пение петуха и, видимо, связывал с ним наступление рассвета, нового дня, новой жизни. Изображением петуха украшались избы, его вышивали на рубахах, передниках и полотенцах, детей радовали карамельными петушками, деревянными и глиняными игрушками.
10. "И в тишине первоначальной"
Во время похорон, когда процессия провожающих растянулась вдоль узкой дорожки Востряковского кладбища, ко мне подошла незнакомая женщина, и лишь много позже я догадалась, что это была Валентина, сестра Анатолия. Взяв меня под руку, она с глубоким вздохом промолвила:
- Толя так любил тишину… А прожил всю жизнь в шуме… Действительно, Передреев любил тишину, тихую размеренную беседу, безмолвное созерцание природы. Скромное домашнее застолье предпочитал шумным многолюдным сборищам. Он не любил и даже не переносил одиночества, но не любил и больших компаний, ему нравилось посидеть в обществе одного-двух собеседников. Готовя к изданию новую книгу, он завел как-то разговор о ее названии:
- Перебрал множество вариантов и остановился на "Равнине". Представляешь? Даль… Широкая, едва обозримая русская равнина… и тишина… Тишина…
- "Отрадная тишина": "И всюду страсти роковые, и нет отрадной тишины", - припомнилась мне черновая концовка "Цыган".
Строка Пушкина глубоко поразила Передреева. Он словно застыл от изумления, долго и отрешенно молчал. Ведь "отрадная тишина" была не только его вожделенным желанием, но и главным условием поэзии. "В книге, если только она производное души поэта, - писал он в статье о Рубцове, - должна стоять тишина, подобно тишине глубокой реки, в которой отражается окрестный мир". Он назвал это "поэтической тишиной", и такая тишина всегда стояла в его собственных стихах. В них даже слово "тишина" упоминается особенно часто. Пахнущая "дымком и сеном тишина", "островки тишины", "раздолье тишины", "сельская тишина", "высокая тишина", "заботливая тишина", "тихая земля", "тихая ограда", "тихая звезда", "тихое здрасьте", "тихая полночь" и еще множество подобных упоминаний. И наряду с этим: "Бешеный мир, принимаю тебя, как врага!"
Однако, говоря о шуме, Валентина Константиновна имела в виду, скорее, семейную жизнь Передреевых и, думается, не без оснований.
…Как-то, в начале 60-х годов, в редакцию пришла красивая, изящная молодая женщина. Широко и доверчиво улыбаясь, она отрекомендовалась: "Я - Шема, жена Передреева". Всем, особенно представителям сильного пола, она очень понравилась. На нее смотрели с любопытством - ведь Пере-дреев никогда не говорил о своей женитьбе.