Всем мирозданием владея, Всевышний даровал завет: Ни эллина, ни иудея Для Бога не было и нет.
Мы все равны в мирской юдоли, Для всех грядёт последний час. Земные радости и боли, Как океан, объемлют нас.
Под панорамой созвездий ночных Слушали грады и веси, Как в вокализе - на гласных одних - Голос звучал в поднебесье.
Помнится: сельский один мальчуган Музыку понял мгновенно - Ластился кот к натруженным ногам, Словно живая антенна.
Отроком тем потрясённым был я, К небу глаза обративший. В доме спокойно спала вся семья, Месяц дежурил над крышей…
Много дорог я с тех пор исходил, Песен узнал я немало, Но вокализа из сферы светил Больше душа не слыхала.
Видно, познать нам дано только раз Звуков таинственных завязь, Чтобы всю жизнь вспоминать этот час, Сладкой печалью терзаясь.
Приехали к родне в Сибирь Казанские татары. Родня закатывает пир, Разводит тары-бары.
О Волге гости говорят И о своей Казани, За окна на огни глядят Раскосыми глазами.
Стоит ночная тишина Особенного смысла, И прииртышская луна Над городом повисла.
По тёмной лестнице сойдут Хозяева с гостями. Волжане песню заведут, Сибиряки подтянут.
На тюбетейках вензеля, Татарское тисненье… И вдруг покажется земля Знакомее, теснее.
ПЕСНЯ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ
Подать рукою - степи Казахстана, И мы на приграничной полосе Живём теперь расхристанно и странно Который год, - но скурвились не все.
Такое и в угаре не приснится, Но продаём вовсю - в цветах, в росе -
Свою родную щедрую землицу, Как мать свою, - но скурвились не все.
А в офисах лощёные ребята, К которым не подъехать на козе, В лицо смеются - ты, как виноватый, Идёшь от них, - но скурвились не все.
И противостоять всем непогодам Не хватит сил, и быть большой грозе, Пока не станем мы одним народом, Как было встарь, - Ведь скурвились не все!
Старуха не любила скрипичную музыку и, когда из небольшого черного футляра, из красного плюшевого нутра, квартирант доставал ореховый инструмент и начинал тягучий нотный зудеж, предпочитала удалиться и отсиживаться в кухне, затворясь дверью, и слушать радио, которое, правда, иногда допускало огорчительный сбой и подвывало квартиранту гнусоватым смычком.
Квартирант был не просто временным съемщиком комнаты, он застрял где-то в одном из хитросплетений родословного древа покойного старухиного мужа, и отказать в постое ему, редкостно пробившемуся на консерваторское обучение из провинциального захолустного угла, было невозможно, как невозможно было запретить ему упражняться подолгу, по нескольку часов подряд. Благо квартирант вел себя примерно и старухи не чурался, тепленько называл ее бабушкой и любил побалакать с ней о цветах: и о тех, которыми полонились подоконники, и о тех, которые в неволе горшка не растут.
- Почему же это столетник не цветет? Кактус цветет, а они с ним чем-то похожи. Оба шипастые… А на Кавказе, бабушка, у моря, растет дере-
во - рододендрон называется, с большими розовыми цветами. Говорят, очень красивое. Я не видел. Я еще ни разу к морю не ездил, - тихонько вздыхал квартирант и глуховато подкашливал, прикрывая узкой ладонью рот.