Наш Современник, 2008 № 09

- Цветочки полить, - кашлянув, доложилась старуха при входе и неслышно-мягко прошла к окну, при этом заметив, что портрета нигде не видать, а глаза квартиранта красноваты.

- Весна… Герани пора уж зацветать. В прошлом году в это время распускалась. Может, земля истощилась, витаминов каких-то не хватает, - говорила старуха, условно поливая накануне политые растения, сопровождая это занятие пояснениями, с расчетом разговорить квартиранта.

Квартирант пока не проронил ни слова, сидел на кровати, положив на колени скрипку, искоса взглядывая на старуху. Она, в свою очередь, пока-шивалась на него. Лицо квартиранта было неброским, худым, с красноватыми пятнышками от былых отроческих чирьев; глаза, с нездоровым блеском недавних слез, глядели скорбно; тонкие руки бледны - почти в цвет его белой рубашки, обшлага которой далеко выползли из рукавов кургузого, порядком поизносившегося пиджачка.

- Вот просохнет на улице и пойду в овраг за черноземом, - вздохнула старуха, якобы притомилась и позволила себе сесть на стул, что находился возле кровати и квартиранта. - Землю в горшках поменять надо. И рассадить кой-чего. Бегония вон густо пошла - целая шапка, - продолжила она цветочную тему.

Квартирант повернул голову к окну, вероятно, выбрал взглядом шапку круглых листьев бегонии, темно-зеленых, с восковым налетом с лицевой стороны, и бордовых, с белыми прожилками с изнанки. Старуха уловила в этом его движении некую отзывчивость к своим словам и расположенность к себе и осмелилась полюбопытничать:

- Ушла, что ли, она от тебя?

Квартирант быстро, стыдливо взглянул ей в глаза и опустил голову, за-перебирал нервными пальцами струны на скрипке; однако, похоже, старухиному вопросу не удивился - напротив: ему, похоже, самому хотелось исповедаться. Он швыркнул носом и лихорадочно часто закивал головой, отвечая тем самым на вопрос старухи утвердительно, а потом заговорил скоро и отрывисто, с горькой обидой:

- Никакие концерты ей не нужны! И музыка не нужна! И я ей не нужен! Деньги ей нужны! - Он часто дышал и давил пальцами гриф скрипки. - Она теперь с другим. У того квартира есть. Доллары! Она только и говорит, чего сколько в этих долларах стоит… Он летом ее за границу повезет. К морю! Да неужели все женщины такие? Покажи им деньги - и побегут? - взглянув в глаза старухе, с запальчивостью и отчаянием спросил он, словно она отвечала за все женское в этой жизни.

Старуха поначалу несколько смутилась, потупилась, будто чего-то наобещала квартиранту, да не выполнила. Ей, конечно, хотелось утешить его, успокоительно высказать ему, что настоящей любви никакие деньги не страшны, что избранница его вскоре вернется, оценит его по достоинству, покается и вернется. Она видела и чувствовала, что квартирант ждет от нее именно таких слов и такого участия. Но старуха молчала. Ей вдруг в этот момент пришла на ум шуба - та самая, каракулевая, длинная - до пят - шуба с чернобуркой на воротнике. Эту шубу она мысленно примеряла тысячи раз, в этой шубе - нарядно-неотразимая - она шла по городу с гордо поднятой головой, в этой шубе она слышала за своей спиной завистливый и восторженный шёпот знакомых: "Это идет жена известного музыканта… Таких шуб у нас в городе всего несколько". О! какая это была шуба! Которая, к несчастью, ни разу в действительности не легла на плечи старухи за всю долгую жизнь.

Старуха печально усмехнулась, вспомнила еще о чем-то, потерянном и невозвратном, и глядя с легким упреком на квартиранта, тихо и серьезно сказала:

- Ты смолоду это пойми… Кто богат, тот и люб! Всегда так было, всегда и останется… Вот красивая у тебя скрипка, поет хорошо, так она и стоит дорого. Так же и любовь… Для бедного человека любовь-то иной раз - это роскошь. Такую роскошь не всякий оплатит.

Квартирант, не ожидавший от старухи подобных слов, взглянул на нее в недоумении и тут же опустил голову, словно обжегся о ее впалые, но ясные глаза. Он не хотел больше ничего слышать и сильнее прижал к себе изящно выгнутый лаковый бок скрипки.

Квартирант был еще слишком молод, чтобы верить старухе.

Я, ТЫ И НАША ЛЮБОВЬ

В гробу лежал ее муж Евгений Федорович Пустовалов. В лице его еще не появилось той покойницкой заостренности и восковости, которая отпугивает и страшит запредельным холодком, и его красивые густые брови, прямой твердый нос и вертикальная морщинка на подбородке сохранили мужественную жестковатость его вида, симпатичность и неизменность с того рокового утреннего часа, когда, собираясь в институт на кафедру, он присел к письменному столу взять какие-то бумаги и вдруг враз оглох, окоченел от смертельного инфаркта. Порой казалась, что муж ее и не мертв, а просто по странной какой-то прихоти или для жуткой потехи забрался в эту нарядную, обитую голубой шелковистой материей домовину и накрепко заснул, сцепив на груди руки; и относиться к нему как к усопшему - неловко и непозволительно, будто он обязательно еще встанет, оборвет летаргическое забытье.