Наш Современник, 2008 № 10

"Он увидел вдруг такое множество отвратительных рыл, ног и членов, каких не в силах был бы разобрать обхваченный ужасом наблюдатель. Выше всех возвышалось странное существо в виде правильной пирамиды, покрытое слизью. Вместо ног у него были внизу с одной стороны половина челюсти, с другой другая; вверху, на самой верхушке этой пирамиды высовывался беспрестанно длинный язык и беспрерывно ломался на все стороны. На противоположном крылосе уселось белое, широкое, с какими-то отвисшими до полу белыми мешками вместо ног; вместо рук, ушей, глаз висели такие же белые мешки. Немного далее возвышалось какое-то черное, все покрытое че-шуею, со множеством тонких рук, сложенных на груди, и вместо головы вверху у него была синяя человеческая рука. Огромный, величиной почти со слона, таракан остановился у дверей и просунул свои усы. С вершины самого купола со стуком грянулось на середину церкви какое-то черное, все состоявшее из одних ног; эти ноги бились по полу и выгибались, как будто чудовище желало подняться."*.

Воображение Агафьи Тихоновны остановилось на "идеальном" и вроде бы нормальном мужчине: лицо, губы, нос, два глаза. Но это чудовище лишь по внешности кажется "образом и подобием Божиим". В глубине своей — это тот же "монстр" из Эмпедоклова царства, который лишь удачно "сросся", но составлен из разнородных, генетически не сопряженных частей. Или — всё тот же "демон", которого сотворил Франкенштейн из кусков тел.

Существо не рожденное, но "составленное из частей", существо, которое прикидывается "организмом", а в сущности своей есть биологический механизм - вот что рождается в воображении разборчивой невесты Гоголя, напуганной к тому же близким браком:

"Точно правда, что от судьбы никак нельзя уйти. Давича совершенно хотела было думать о другом, но чем ни займусь — пробовала сматывать нитки, шила ридикуль, — а Иван Кузьмич все так вот и лезет в руку. (Помолчав.) И так вот, наконец, ожидает меня перемена состояния! Возьмут меня, поведут в церковь… потом оставят одну с мужчиною — уф! Дрожь так меня и пробирает. Прощай, прежняя моя девичья жизнь! (Плачет.) Столько лет провела в спокойствии. Вот жила, жила — а теперь приходится выходить замуж! Одних забот сколько: дети, мальчишки, народ драчливый; а там и девочки пойдут; подрастут — выдавай их замуж. Хорошо еще, если выйдут за хороших, а если за пьяниц или за таких, что готов сегодня же поставить на карточку все, что ни есть на нем! (Начинает мало-помалу опять рыдать.) Не удалось и повеселиться мне девическим состоянием, и двадцати семи лет не пробыла в девках… "

Не случайно с такой обреченностью Агафья Тихоновна воображает именно процесс деторождения, противоположный ее составному идеалу: "…Там и девочки пойдут…". Ведь тот же "процесс" завлекает поначалу и Подколё-сина, которому Кочкарев вдалбливает как нечто несбыточное то, что для нормального, земного человека кажется столь естественным: "…Вот в том-то и дело, что каждый на тебя похож… "

Естественность эта "соблазняет" Подколёсина. Но как соблазняет? Нет ли здесь чего-то обратного соблазну земных жителей? Жених, бежавший через окно, — это Подколёсин, вернувшийся к своей сущности. Герои Гоголя, зрелого "Гоголя-реалиста", — это те же демонические монстры, только не составленные из "кусков", но как бы сами эти "куски", тела, где одна часть настолько преобладает над другими, что сводит все прочие к хилому "придатку". Потому нос в одной повести может обрести самостоятельную жизнь, а герой, его лишившийся, испытывать такую тоску, будто лишился своей сути, своей души. И потому же особой жизнью могут жить глаза на дьявольском портре-

* Отрывок из первой редакции "Вия".

те, подчиняя все окружающее своему воздействию, как бы "облучая" взглядом все окружающее, превращая живое — в нечто механическое. Потому так и похожи герои Гоголя на нелепые, уродливые карикатуры. И вот из Собаке-вича выглядывает медведь, из Плюшкина — паук, из Коробочки — тупая чушка, из Ноздрева — украденный им щенок*.

Свой жуткий мир Гоголь — силою своего искусства — оживил. Куски задвигались, задергались, цепляясь друг за дружку. B одном эпизоде "Мертвых душ" возникает диковинный персонаж: