Наш Современник, 2008 № 10

А теперь о "символе несгибаемости". Признаюсь, многих из вчерашних семинаристов сегодня вряд ли вообще можно назвать критиками. Начну с того, что не все просто дожили до наших дней. Раньше своего "наставника" покинули сей мир Асанов и Педенко. "Переквалифицировались в управдомы", ушли кто куда: в прозу, литературоведение, искусствоведение, в чиновники, на редакторскую работу Шкловский, Стрельцова, Куницын, Михайлов, Неверов и я. Впрочем, так ли важно, сколько студийцев сохранило верность критическому цеху? Остались "три богатыря": Бондаренко, Казинцев (ушедший потом в политическую публицистику, но сделавший имя себе именно в критике), Куняев. Можно сказать, немного. Больше того, уверен, что эти трое всё равно стали бы критиками, чьи имена на слуху, даже не доведись им несколько лет ходить на семинарские встречи к Ланщикову (упоминаю только его, так как, смею думать, к одному Золотусскому они бы никогда и не пришли). Насколько я знаю, не всё из того, что они писали, он безоговорочно принимал. Но одно его радовало — споры не заглохли, было кому "драться".

Последнее время мы иногда перезванивались, не могу сказать, что часто. Виделись и того реже. Как-то мне на глаза попалась, года через четыре после её выхода в свет, одна из последних его журнальных статей о классике — "Горе от ума" как зеркало русской жизни". Я зашёл к нему, чтобы уговорить написать в серию, какую я в ту пору как редактор задумал и реализовы-вал в одном из издательств, небольшую книжку о "Горе от ума".

Ему было одиноко, и короткая, как я предполагал, встреча обернулась многочасовым разговором. Оказалось, что совершенно случайно я "попал в точку". Анатолий Петрович всю жизнь — это его слова — мечтал написать о русской драме, да вот всё как-то не складывалось. Он загорелся предложением и согласился расширить журнальную публикацию о "Горе от ума" и написать ещё две главы: про "Недоросль" и "Вишнёвый сад". В итоге даже родился заголовок будущей книги "Три века — три шедевра русской драматургии". "Я напишу, обязательно напишу, только бы глаза позволили…" — не знаю, кого больше, меня или себя убеждал он.

Желая хоть чем-то порадовать его, я подарил специально принесённые два номера "Москвы" с моим романом. Но признался, что в последнее время помимо прозы неожиданно для себя обратился к литературоведению, и рассказал о выходящей в свет работе "Радости и горести счастливой жизни в России. Новый взгляд на "Войну и мир" Л. Толстого. Триптих". Ланщиков улыбнулся и достал свою книжку "О пользе праздного чтения", нашёл нужную страницу, отчеркнул абзац и сказал: "Читай вслух". Я прочёл подчёркнутое им место: "А если говорить серьёзно, то новое прочтение, осознание Толстого должно идти прежде всего через литературную критику".

На прощание он сказал: "Саша, спасибо тебе за твою преданность русской литературе". Анатолий Петрович, подчеркну, отношение к русской лите-

ратуре всегда ставил выше личных отношений. И хотя это уже была ненастная для него пора, когда он фактически отошёл и от литературных баталий, и от политики, которой отдал несколько лет своей жизни, а значит, настало время, когда смолк домашний телефон и "дорогие друзья и ученики" уже не донимали, как раньше, визитами — он поблагодарил не за приход, не за память о нём и даже не за поступившее предложение, а лишь за преданность литературе.

На первой же странице последней подаренной им книги "О пользе праздного чтения (литературные заметки в ненастную эпоху)" есть фраза, сказанная им в беседе с журналистом газеты "Литературная Россия": "Всё зависит от времени и от обстоятельств". В день, когда из моих рук упал синий томик, на обложке которого золотым тиснением было отпечатано "Анатолий Ланщи-ков. Вопросы и время", оборвалось отведённое ему судьбой время и истаяли для него вопросы, на которые он всю жизнь искал ответы. Обстоятельства сложились так, что заветная мечта написать о шедеврах русской драматургии так и не осуществилась. Поздно, надо покаяться, я к нему пришёл.

Горько оттого, что "чувство пути", которое он некогда ощущал в себе, обернулось для него чувством страшного одиночества в последние годы. Но "история, — писал он, — развивается по законам высшей справедливости". И хочется думать, что справедливость не миновала его там, куда он ушёл от нас.

ВАДИМ ВАХМИСТРОВ

РОССИЯ АМЕРИКАНИЗИРУЕТСЯ БЫСТРЕЕ, ЧЕМ ЕВРОПА

Зиновьев А. "Я мечтаю о новом человеке". М, Алгоритм, 2007,240 с. (Завтра), тираж 4100 экз.

Судьбе было угодно познакомить и сблизить нас в последние годы жизни А. А. Зиновьева. Тогда, в 1999 году, когда он вернулся из вынужденной эмиграции, я зашёл послушать его лекцию. Александр Александрович читал курс логической социологии на философском факультете МГУ имени М. В. Ломоносова. Придя только раз, я в итоге прослушал этот курс, а потом ещё и этику, комплексную логику и интеллектуальную гигиену.