Наш Современник, 2009 № 03

Иногда тяжко до невыносимости из-за "державной недостаточности" у правителей, безверья, обманов и пошлости, цинизма "культурованцев". В 1994 году на съезде писателей я сказал, что отечественная литература заморозилась. Конечно, не так это было. Но было много плача, скорби, страдания. А как же иначе? Ведь потеряли, казалось, почти всё. И государственное, и человеческое. И забывать стали, что было светлого и возвышенного, что просто было доброго, семейного (помню, когда жил в сибирско-омской деревне и после войны на Полтавщине, ни разу не слышал в присутствии детей и стариков мата и мерзкой ругани). Сейчас ругань сплошь и рядом от темноты, невежества, от цинизма и наглой спеси новых хозяев жизни.

Пятнадцать лет я пытаюсь сплотить сотоварищей, писателей России, писателей истинно русских и нерусских. Всё время говорил о необходимости ободрить народ, дать ему веру и надежду, показать, что он выходил из разных сложных и глобальных испытаний ещё более окрепшим и прекрасным, как Иван-царевич, окунувшийся в кипящий котёл. Я старался и в предсейс-мические перестроечные годы прочерчивать линию созидания и самопожертвования. Искать героев, на которых можно было бы опереться, увидеть результат их усилий. Я, как и Вы, историк, поэтому искал их в прошлом. Да, это было мне близко и не вызывало молниеносных гонений — после того, когда в конце 1980 года меня освободили от обязанностей главного редактора "Комсомолки" за серию разоблачений взяточников Северного Кавказа, а главное, за то, что ввёл на страницы газеты русских писателей — за два с половиной года более 200 человек, что воспринималось как "невиданное проявление шовинизма". Бог даровал мне после изгнания творческую свободу и время. За эти годы я написал романы и повести "Росс непобедимый", "Тульский энциклопедист", "Флотовождь". В центре герои, подвижники — "дела делатели" (Болотов). Мне казалось, что из рутины, некой исторической беспечности ("застоя") надо вырываться созиданием. Это и герои "Росса", в конце XVIII века разгромившие турок, создавшие Новороссию, красавцы-города Одессу, Херсон, Николаев, Таганрог, Ростов, Елизаветград, Севастополь, выстроившие Черноморский флот. Это Андрей Тимофеевич Болотов, выведший сотни сортов яблонь, слив, вишен, смородины, создавший первые образцы русского садово-паркового искусства, организовавший первый русский детский театр, выпустивший первые экономические газеты России -

"Сельский житель" и "Экономический магазин", "лучший экономист России". И ещё, это уж совсем по нашей линии, он написал 350 (!) томов или, скажем, блокнотов-тетрадей сочинений о времени, событиях, о людях и духе эпохи. Я читал их в "Ленинке", библиотеке Салтыкова-Щедрина, Пушкинском доме, в архивах. Трогал пальцами, всматривался и восхищался авторской неутомимостью, энергией, наблюдательностью. Ну и, конечно, главная радость, отпущенная мне с небес, это почти тридцатилетняя работа над книгами о Фёдоре Фёдоровиче Ушакове. Ещё в Николаеве, куда я приехал после окончания Киевского университета в 1956 году, я упивался духом XVIII века, его героями и подвижниками Потёмкиным, Румянцевым, Фалеевым, де Рибасом, Безбо-родко. Чтил Екатерину, и вот повезло на всю жизнь.

Началась перестройка, и я понял: надо выдвинуть на первый план героев победительных, созидательных, неунывающих. И был уверен, что нам понадобятся Суворов, Ушаков, Болотов. Огорошил своих коллег лозунгом: "К топору зовите Русь!" Кое-кто зааплодировал, а потом осёкся, когда я завершил лозунг: "Но не к топору разбойника и ушкуйника, а к топору плотника, к топору строителя!" Мне казалось, что вот сейчас и развернется созидательная работа. Но до неё руки не доходили: митинги, многоречивые тусовки внедряющих в наше общество гнилую мысль, что мы безнадёжно отстали от мировой цивилизации, от её стандартов и героев.