Наш старый добрый двор

Последний пунктир трассирующих пуль прошил изорванное ветром облако. «Мессер» уходил. Целый и невредимый, безнаказанный и торжествующий победу. Десять минут назад он подкрался, ударил очередью по машине комэска и тут же скрылся в густых, похожих на грязную вату облаках. И теперь после этой долгой и упорной гонки не достать его, не поджечь, не врезать в землю — нечем! И назад не вернуться — не на чем, горючее почти на нуле.

Да и как возвращаться? Чтобы снилась потом, пока жив, горящая факелом машина комэска и призрачный силуэт тающего в ненастном небе «мессершмитта»?.. Как же можно возвращаться?..

Решение пришло само собой. Последнее усилие мотора, отчаянный бросок вперед — и мгновенно выросший, словно вздувшийся, серый корпус «мессера». Он яростно надвинулся, и Алику показалось, что в несущейся навстречу туманной мути висит лицо, застывшая маска. Впрочем, возможно, причудилось. Все смял страшный удар. Алик под острым углом врезался краем плоскости в фюзеляж «мессершмитта». Сначала показалось, что он завяз в нем и теперь оба истребителя, вцепившись друг в друга смертельной хваткой, понесутся к земле, и только она оборвет их бой.

Но машина пошла свечой вверх, и Алик увидел, как ввинчивается в воздух разрубленный им «мессер».

«Все! — подумал он. — Это за комэска…»

Надо было прыгать. Заклинивший колпак плохо поддавался. Алик дергал его изо всех сил, молотил по упругому плексигласу кулаками.

Наконец, с трудом протиснувшись в узкую щель, он хлебнул тугого, как вода, ветра и на какое-то время потерял сознание.

Стропы дернули его за плечи, словно встряхнули, чтоб напомнить о земле. Она была совсем рядом. Горячая волна взрыва ударила снизу, смяла купол парашюта; пронеслась перед глазами серая полоска неба и бурая — земли. Алик упал на бок, несколько минут лежал не двигаясь, накрытый сухо шуршащим шелком.

Было тихо. Лишь потрескивал догоравший сырой кустарник, да где-то далеко, за хилым болотным леском, глухо перекатывалась не то канонада, не то собирающаяся гроза.

Алик попробовал привстать. Тупо болело бедро; он осторожно ощупал его. Комбинезон разорван, мех от пропитавшей его крови слипся сосульками.

«Только бы не перелом…»

Выбравшись из-под парашютного купола, Алик стащил с себя комбинезон, осмотрел рану. Она показалась ему неглубокой. Видно, при падении зацепил за что-то острое…

Индивидуального пакета у него не было; аптечка осталась в самолете. Алик и в руки ее не брал ни разу — когда это летчику приведется бинтовать себя? Где и как? В кабине летящей машины, что ли?.. Ну а на земле, на земле он может быть только у своих. Там и бинты найдутся, и санинструкторы.

Он вынул нож и принялся нарезать бинты из парашютной ткани. Кто мог подумать, что выйдет так, как вышло? Да и много ли шансов было уцелеть после тарана? Один из десяти, не больше. Вот он и выпал ему, этот шанс.

Алик принялся бинтовать рану, но ничего не получалось — бинты соскальзывали с бедра, сбивались в комок, он никак не мог приноровиться. Потом наловчился, и дело пошло. К ноге чуть пониже раны он прибинтовал комсомольский билет, летную книжку и фронтовую газету, оказавшуюся в планшете. Карту, остатки парашюта, планшет бросил в догоравший костер. Вырезав палку, он переложил за пазуху пистолет с запасной обоймой и медленно побрел к темневшему вдали лесу.

Солнце нехотя скатывалось за верхушки реденьких осин. Синие сумерки висели в сыром, пахнущем снегом воздухе.

Садилось солнце за спиной у Алика. Значит, он шел на восток, к линии фронта. До нее было километров восемьдесят, а то и больше — далеко затянул чертов «мессер». Ну да ладно, зато посчитались за комэска…

С мелкой колдобины, громко хлопая крыльями, поднялась запоздалая утка. И Алик снова вспомнил, как рассказывал про охоту комэск Тронов, как еще сегодня утром, хлопнув Алика по плечу, спросил весело: «Ну что, Пинчук, скоро будем звездочку твою затверждать по фронтовому нашему обычаю — в полной стопке, а? — И сам же ответил: — Скоро, скоро, Саша! Так что готовьсь!..»

Никто не называл его так — Сашей. Только комэск Тронов…

* * *

Алик потом никак не мог вспомнить лица этих двух. Какие-то безликие были люди. И одинаковые. Два невыпеченных  блина,  прожженные дырочками  глаз. Два драповых пиджака, перепоясанных  армейскими ремнями. Две пары деревенских яловых сапог, перепачканных  болотной жижей. И еще белые повязки полицаев, стягивающие рукава телогреек.

Двое нависли над Аликом: один справа, другой слева. Стояли молча и неподвижно, как врытые. Он не сразу сообразил, кто это и почему стоят тут, всматриваясь в него пустыми дырочками глаз. А поняв, сунул руку за пазуху.

— Зря, — сказал стоявший справа. — Пистолетик-то вы проспали, товарищ командир. Вот где пистолетик-то ваш, — и он подбросил на широкой ладони вороненый ТТ.