Наш уважаемый

-- А эту вещь ты когда украл? -- спросил Верстовский, показывая спичечницу.

Гвоздев совершенно искренно изумился.

-- Никогда не крал.

-- А знаешь чья?

-- Господина Клокчина. Раньше у них был фитиль высунут. Шнурком. Очень знаю.

-- А знаешь, что ее я нашел у тебя же в шалаше.

Лицо Гвоздева вдруг осветилось.

-- Не иначе, как обронил. Подбрасывал часы эти, торопился и вот.

Верстовский был убежден в том же, но сказал:

-- Недаром ты по тюрьмам учился.

-- Как вам будет угодно, -- уставшим голосом проговорил Гвоздев.

Верстовский почувствовал, что никогда он не будет в силах предать его суду.

* * *

В тот же день он получил запрос от прокурора о положении дела.

Долго подготовлявшееся решение сразу сложилось в уме Верстовского.

Наблюдение человеческой преступности утомило его душу. Год от году он все более тяготился должностью следователя, и теперь это дело переполнило меру его терпения.

Обличить истинного преступника он не умеет, предать суду невинного выше его сил.

Он послал на другое утро заявление о болезни с просьбою назначить заместителя и словно успокоился.

Два дня спустя на его место приехал молодой человек, кандидат на судебную должность.

Принимая дела от Верстовского, он с юношеским оживлением говорил ему:

-- Я считаю должность судебного следователя одной из самых благородных в служении обществу. Раскрывать преступление, обличать преступника и предавать его во власть правосудия.

-- Я так же думал, -- сказал Верстовский, -- но преступления, раскрываемые нами, и раскрывать не надо, -- они так просты и явны. Обличать преступника в том, что он всыпал полфунта мышьяка в похлебку ближнего или ограбил на реке, или поджог лавку, увезя из нее товар, -- просто до пошлости. Те же преступления, которые должны бы поразить ужасом, которые выполнены не жалким вором или нечаянным убийцей, а хорошо обдумавшим свое дело, -- те никогда не откроются нами. И, поверьте, нераскрытых преступлений неизмеримо большее количество, чем открытых; наказанных и обличенных преступников неизмеримо меньшее количество, нежели гуляющих на свободе и издевающихся над правосудием.

-- Я другого мнения, -- возразил юный кандидат прав, -- преступления раскрываются всегда, хотя бы через 10 -- 15 -- 20 лет. Раскрываются самые обдуманные, так сказать, артистические. Возьмите Гилевича, О`Бриена де-Ласси... Как ни будь тонко задумано преступление, нельзя предвидеть все случайности, и на них преступник всегда попадается.

-- Это потому, что мы знаем только раскрытые преступления. Сколько, я уверен, схоронено жен и мужей, отравленных мужьями и женами. Сколько сожжено домов ради страховой премии, сколько пропавших без вести людей в действительности убитых и ограбленных! И то, что попадается нам, это -- только отбросы общественной преступности.

На другой день он уехал, а спустя месяц подал в отставку и записался в присяжные поверенные.

Полгода спустя он прочел в газете отчет судебного разбирательства дела об убийстве и изнасилований Клокчиной.

Присяжными заседателями были мещане, а старшиною оказался Образинов, местный домовладелец и лавочник. Все эти мещане заведомо ненавидели насильно приписываемых к их обществу бродяг, от которых они пытались всячески избавиться. Корреспондент описывал, как были возмущены все присутствующие, когда подсудимый прибегнул для защиты к оговору "всеми уважаемого и пораженного несчастьем супруга убитой".

Раздраженные присяжные почти без совещания вынесли обвинение, и суд назначил 15 лет каторжных работ. "Так восторжествовало правосудие", -- заканчивалась корреспонденция.

Верстовский горько усмехнулся.

Так торжествует правосудие и так составляется общественное мнение.

Прошло лет пять. В фойе театра Верстовский случайно встретился с земским врачом, с которым выпивал когда-то в комнате за буфетом.

-- Приехал проветриться, -- объяснил врач.

Верстовский позвал его ужинать и, сидя за столиком в ярко освещенном зале, под грохот музыки врач рассказывал новости и сплетни своего маленького городка.

-- А что Клокчин? -- спросил Верстовский.

-- Уважаемый Сергей Никанорович, -- воскликнул врач, -- первое у нас лицо. В прошлом году выбран в уезде предводителем дворянства. Живет открыто. Хлебосол. Жена его немного в руках держит.

-- Он женат?

-- Э, батенька! Через год после той катастрофы. Отменная барынька. У них уже двое детей. Податной наш говорит, что он и раньше жил с нею.

Верстовский кивнул головою.

-- Так! А как отнеслись к рассказу Гвоздева на суде?

-- Гвоздева? Ах, это убийцы-то! Возмутились, батенька. Наглость непомерная.

Доктор отпил из бокала и проговорил:

-- Всеми уважаемый человек. Таких мало. Нужный человек.

Верстовский не возражал и перевел разговор на другие темы.

-----------------------------------------------------------------------------

Источник текста: журнал "Огонек" No34, 1911 г.

Исходник здесь: "Фонарь": Иллюстрированный художественно-литературный журнал.