Я все вспомнил! Боже, я все вспомнил! Я был совсем маленький. В школу еще не ходил. Он жил тогда рядом. А может, и не жил рядом. Просто сидел на скамеечке у нас во дворе. Под старыми тополями. Сколько я себя помню. — всегда сидел. На одном и том же месте. И был такой же старый. Ведь старый же был? Старый, клянусь. Чуть ли не тридцать лет с того времени прошло. Ничуть не изменился. Мы в песочнице города строили, а потом в «хали-хало» играли, в «стрелки», в «казаки-разбойники». А девчонки рядом — в «колечко». Правда, в «стрелки» и они с нами играли. И в «хали-хало». И даже в «казаки-разбойники». А мы с ними… Не в «колечко», конечно. Но в «испорченный телефон» играли. И в «сантики-сантики» играли. Один раз даже в «свадьбу» (я папой невесты был, а Лешка Знаменцев — женихом). Вообще, все игры тогда были общими — не так, как в четвертом классе. В седьмом опять объединились. В «дурака» в подъездах — так, чтобы взрослые не увидели. Но тогда старика уже не было. А когда я недавно телефон чинил, и те разноцветные проволочки мне что-то напомнили… Что-то до боли… Конечно, из таких проволочек девчонки себе колечки сплетали. Как там у них? «Колечко-колечко, выйди на крылечко». Потом та, у которой колечко оказалось между ладонями, уходит с водящей в подъезд и загадывают разные виды одной и той же одежды (у одной — платье синее в бабочках, а у второй — платье золотистое с кружевами и с оборками), а следующее «колечко» выбирает, какое ей больше нравится. И уходит в подъезд шептаться — с той, чье выбрала. Что-то новое загадывают — для следующей. А мальчишки… Мальчишки в песочнице города строили. И в «казаки-разбойники» играли. И тогда старик еще был.
Он с нами не разговаривал. И конфетами не угощал. А мы его больше всех любили. Натка из третьего подъезда всем на ушко говорила, что он — добрый волшебник. И как будто бы следит, чтобы злая колдунья детей не украла. А потом Натка, делая страшные глаза, говорила, что колдунья все равно тебя украдет — когда в школу пойдешь. А кого-то — позже. В двенадцать лет. Или в четырнадцать. Но украдет обязательно. А взамен оставит куклу, похожую на тебя. И почти все взрослые — такие куклы. Но если тебя волшебник заметит и полюбит, то найдет даже через много лет и спасет. Но это очень редко бывает. Натка это все говорила таким страшным голосом, что девчонки визжали, а мальчишки смеялись, но на самом деле пугались не меньше девчонок. И потом все, даже те, кто не верил, старались на глаза этому старичку попасться. Улыбались ему. Песок со своих коленок счищали. Старались показаться примерными мальчиками и девочками — такими, какими хотели их видеть родители. Чтобы волшебник их увидел такими, запомнил и полюбил.
И только он (то есть я, конечно! Что это я, художественное произведение начал писать, что ли?!)… И только я этого не делал. А ведь правда, не делал! Во-первых, не верил, а во-вторых… наверное, я и тогда уже был слишком гордым.
А ведь это действительно тот самый старик. Он, он, он тогда сидел на скамеечке. Про него Натка сочиняла сказки. А теперь он стоит на углу у овощного магазина. И смотрит на меня, не отрываясь, своими карими слезящимися глазами. Но как же он мог за тридцать лет нисколечко не измениться?! Или это правда был его папа?
А на картинке в книжке? Или мне эта картинка просто привиделась? Детство… Волшебник… Сказки… Возникла в воображении картинка из книжки — как замещение реальных воспоминаний…
Позвонить матери. Позвонить и спросить, кем был тот старик на лавочке. Она не может не знать. Она была уже взрослой женщиной!
Позвонить? Кому-то еще надо позвонить. Что-то важное.
Ах да! Шеф просил позвонить. Через соседей на меня вышел. Говорит, важное дело. Знаем мы, что это за важное дело. На работу выходить с завтрашнего дня. Некем меня, видите ли, заменить. Пошел он в задницу! Я отпуск взял на три недели. И телефон, значит, не зря отключил.
Надо покормить Феликса. Пусть пока будет Феликсом, потом, может быть, и переименую, если перестанет быть на Феликса похожим. Что, впрочем, вряд ли. Ой, какая большая собака вырастет! Ничего, как-нибудь справимся. А пока — такой лапушка, на одной ладони умещается. Связался с Рындиным, он говорит: щенков не выкармливал, но котенка слепого приходилось, молоко водой надо разводить. Так пока и будем делать.
До чего же мягкие подушечки на лапках у щенков, пока они ходить не начинают!
Мать плачет в телефонную трубку. Ничего толком не говорит. Бормочет что-то о Михал Иваныче из 74-й квартиры. А что тот Михал Иваныч? Можно подумать, я помню!