– Ты права, старшая, ты права. Будь это возможно, лучше всего было бы покончить с войной, как ты говоришь. Но чтобы покончить с войной, нужно воевать; чтобы покончить с войной, нужен военачальник; (
Каждому из нас.
Жаннетта
– Ох уж эти солдаты, солдаты, приносящие лишь гибель. В свое время были люди, которые служили и тому и другому. То спасали, то губили. Но теперь они только губят. В свое время существовали разные ремесла, у каждого было свое; и, занимаясь своим ремеслом, они подчас губили, но подчас и выручали. Теперь же ЛИШЬ губят. Это стало ремеслом. Трудно себе даже вообразить подобное несчастье, подобную напасть. Господи, Господи, как допускаешь Ты это? У людей есть ремесло; но это ремесло — вечно приносить гибель, убивать душу, губить душу.
Овьетта
– Послушай меня, Жаннетта:
Старики говорят, что вот уже 50 лет, как солдат собирает урожай на свой лад. Скоро уже 50 лет, как солдат давит, жжет или ворует, как ему заблагорассудится, созревший хлеб; с тех пор, как он топчет копытами лошадей созревший хлеб. И что же? По прошествии стольких лет каждую осень добрые труженики — твой отец, мой, оба твоих старших брата, отцы наших подруг — всегда одни и те же, одни и те же крестьяне, одни и те же французские крестьяне, перед ликом Божьим с одинаковой заботливостью обрабатывают одни и те же земли, земли там, внизу, и их засевают. Вот на чем все держится. Разрушенные дома отстраивают. Разрушенные церкви, даже церкви, церковные приходы — отстраивают. Паства никогда не бездействовала. И при всей этой путанице служение, служение Богу, никогда не прерывалось. Вот на чем все держится. На добрых христианах. Которые никогда не прекращали служить обедню, вечерню, любую другую церковную службу, любое богослужение, никогда не переставали ходить к причастию, хотя бы раз в год на Страстной неделе. Вот на чем все держится. Труд. Труд во славу Божию. Им достаточно было, как другим, сделаться солдатами; это нетрудно: тебе достанется меньше ударов, поскольку ты сам будешь раздавать их другим. А став солдатами, они тоже могли бы собирать урожай, не сея. Но добрые труженики любят хорошую пахоту и хороший сев.
Послушай, это может показаться глупостью, но в глубине души я твердо верю, что они так же любят пахоту и сев, как и жатву. В глубине души они так же любят пахать, как и жать, сеять, как и собирать урожай, потому что все это — труд, все тот же труд, все тот же священный труд во славу Божию.
В глубине души они не хотят жать, не вспахав, собирать урожай, не посеяв. Это было бы несправедливо. Это нарушало бы Божий порядок.
Каждый год они с неизменным мужеством в одно и то же время выполняют одно и то же дело, с неизменным терпением на протяжении всего года — одну и ту же работу: вот что все сохраняет, вот на чем все держится. Это они все хранят, это они все поддерживают, они — те, кто знает все, что только можно знать; именно благодаря им все еще не умерло, и, в конце концов, Господь милосердный благословит их жатвы.
А я такая же, как они. Если бы я сидела дома и пряла свою меру шерсти или играла в дровосеков, какая разница, если было бы пора играть и если бы пришли сказать мне, если бы кто–то прибежал сказать: «Овьетта, Овьетта, настал судный час, час Страшного Суда, через полчаса ангел начнет трубить в трубу…».
Жаннетта
– Несчастная, несчастная, о чем ты осмеливаешься говорить?
Овьетта
– Я продолжала бы прясть шерсть или играть в дровосеков — какая разница… [333]
Жаннетта
– Овьетта, Овьетта…
Овьетта