Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны Д`Арк

Эти «некоторые преобразования», упоминающиеся в письме сына Пеги, разумеется, носили социалистический характер. Считается, что именно Марсель Бодуэн первым внушил социалистические идеалы Пеги, сознание которого с детства было глубоко религиозным. Многие исследователи определяют мировоззрение Пеги как «социалистический мистицизм» и связывают его с «атмосферой мистической любви к умершему юноше». [17] В доказательствах необычной значительности Марселя Бодуэна для Шарля Пеги нет недостатка. Это и письма Пеги к Марселю Бодуэну, и свидетельства современников, и многочисленные прямые и косвенные упоминания о Марселе в текстах Пеги. Данные свидетельства об этом периоде жизни Пеги несколько противоречат интересному положению, выдвинутому французским ученым А. Дрю: «Чем был обязан Пеги этому человеку, сейчас уже трудно установить, но об этом можно догадываться по другим дружеским связям Пеги, например с Эрром, Сорелем, Галеви, Маритэном, Бенда и прочими. Все творчество Пеги… это нескончаемый диалог между ним и его друзьями. Он слушал их и учился у них, и они часто заблуждались, думая, что имеют определяющее влияние на его жизнь, на его творчество, когда он неожиданно являлся перед ними в таком новом качестве, о котором они и помыслить не могли. В конце концов, он все равно шел по своему пути, даже когда оставался совсем один и за ним никто не следовал». [18] Приведенное суждение А. Дрю заслуживает внимания. В самом деле, вся дальнейшая жизнь Пеги подтверждает его. Как бы Пеги ни относился к своим близким, друзьям, единомышленникам, учителям, коллегам, он никогда не поступался своими убеждениями. В основе отношений Пеги с людьми лежали не привязанности, не пристрастия, не дружеские чувства, а единство идей, единое мироощущение. Он мог восхищаться Жоресом и Ренаном, но также мог отказаться от дружбы с первым и от пиетета по отношению ко второму, если чувствовал, что их взгляды расходятся.

Вместе с Марселем Бодуэном Пеги учился и в Высшей Нормальной школе, куда тот поступил в последнем триместре 1894 года. Об этом учебном заведении подробно рассказывает учившийся там же несколькими годами ранее Ромен Роллан. Он называет Нормальную школу «монастырем на улице Ульм»: «Строгие монастырские правила допускали лишь редкие выезды в театр и отпуска по воскресеньям в дневные часы. Школьная администрация неохотно шла даже на выдачу разрешений для слушания дополнительных лекций в других высших учебных заведениях. Учреждение на улице Ульм в своей ревнивой гордыне полагало, что дает вполне достаточное образование. Оно походило на монастырь, где процветала интеллектуальная жизнь. Длинные галереи замыкали квадратом неуютный сад с бассейном посредине. У входа в школу дежурил привратник… Нас, молодых интеллигентов, изучавших литературу и точные науки, было человек сто тридцать или сто сорок; мы пользовались исключительными привилегиями… Имелась чудесная библиотека, где можно было шататься и пропадать целыми днями… Три ученических года превращались в суровую и упоительную игру ума, ускользавшего от опеки и устремлявшегося на поиски открытий, ума, становившегося на дыбы, чтобы сбросить педантичную узду лиценциатских и кандидатских экзаменов, которые приходилось сдавать на первом и третьем годах обучения… Зато второй курс был таким раем! Думай — сколько и над чем угодно… Есть ли большее счастье на свете? То была Телэмская обитель разума…». [19]

Учили в этой обители разума превосходно. В силу замкнутости системы образования в Нормальной школе преподаватели имели дело не с большой и достаточно случайной аудиторией, как например в Сорбонне, и, следовательно, им не приходилось считаться с непредсказуемой реакцией анонимной толпы. Ромен Роллан с нежностью вспоминал о своей alma mater: «Сейчас, спустя полвека, я с чувством благодарности и восхищения думаю о том великолепном даре, который демократическая система обучения преподносит избранным молодым людям, восхищаюсь могучими умами, которые просвещают и направляют молодежь». [20] Но самым главным в Нормальной школе для Пеги было не образование, а счастливое сообщество молодых, которое позднее образовало особое «поколение 1903 года». Ядром этого поколения стали выпускники Нормальной школы. У них у всех наряду с Францией было одно отечество — Нормальная школа. Марсель Бодуэн и Пеги принадлежали к тому поколению, о котором Ромен Роллан пишет: «Это поколение с глупой доверчивостью тешило себя иллюзиями о Прогрессе, о Великом Человеческом Существе позитивистов, о грядущей, неизбежной, предначертанной провидением победе без кровопролитных битв, о Демократии, Праве, Справедливости, Свободе, доброте жизни (то было время "доброго художника", "доброго скульптора", "доброго писателя", "доброго музыканта", человека доброго и просто добряка, а также время, когда верили: "Придет добрый человек… завтра"). Сохрани Бог, я не собираюсь смеяться над этими иллюзиями! Это была мучительная трагедия». [21]