Наша компания

В штепсельных розетках частенько сгорали предохранители, и тогда пахло горячей резиной. Или вдруг становилось опасным прикасаться к радиаторам парового отопления и водопроводным трубам: начинало трясти электрическим током.

К запаху горячей резины иногда примешивался запах соляной кислоты и канифоли — это от паяльника.

Недавно отец решил сконструировать свой звукозаписывающий аппарат — не магнитофон, а шаринофон. Звук должен был записываться сапфирным резцом на кинопленку.

В работе над шаринофоном помогали мама и Леня. Мама смывала с пленки эмульсию, а Леня на специальном станочке резал пленку на две полоски.

В квартире появился новый запах, запах ацетона. Отец склеивал ацетоном пленки, если они случайно рвались при звукозаписи.

Леню увлекли опыты с шаринофоном. Он мог час за часом сидеть с отцом в наушниках, контролировать, как идет запись «с эфира», снимать пинцетом стружку, которая выбивалась из-под сапфирного резца, рассматривать сквозь увеличительное стекло звуковые бороздки на пленке — достаточной ли они глубины и какова сила звука, модуляция.

А сколько было радости, когда проигрывали очередную опытную пленку и запись на ней получалась вполне понятной! Если играла музыка, то можно было догадаться, что это играет музыка. Если кто-то пел, то можно было догадаться, что все-таки пел, а не стонал или кашлял.

Иногда среди ночи отец будил маму и просил сказать что-нибудь в микрофон, который он приносил на длинном шнуре, а сам бежал к шаринофону и следил, как идет запись «с микрофона».

Мама сонным голосом «давала счет» или читала газету.

Отец вскорости прибегал с проигрывателем и запускал пленку, чтобы мама послушала свой голос.

Она слушала и улыбалась. В проигрывателе сквозь шипение бамбуковой иглы едва звучал ее голос. Но по голосу можно было вполне догадаться, что мама не пела и не стонала, а читала газету и что она не кашляла, а «давала счет».

Так было недавно. Так могло быть и сегодня, и завтра, и послезавтра, если бы в тот день не зазвонил телефон.

К телефону заспешила Даша. У Лени это опять не вызвало никаких подозрений, хотя Даша ответила в трубку: «Да, это я», — будто ей часто сюда звонили.

Леня в это время потушил газовую плиту, чтобы вода в кастрюле перестала, наконец, кипеть.

Даша по телефону больше молчала или говорила односложно.

Вдруг она сказала:

— Он уже дома. Вы хотите сказать ему сейчас? Хорошо, я его позову.

Леня подошел и взял трубку.

С тех пор прошло два дня.

Отец умер в городской больнице, куда его привезли на «Скорой помощи». У него развилась острая сердечная недостаточность, которая и привела, как сказали врачи, к внезапному летальному исходу, к смерти.

Леня закрывал глаза и видел отца у газетного киоска в распахнутом плаще, с журналом в кармане, с кепкой, зажатой в руке.

В эти дни Леня думал о себе, о своем горе.

О матери Леня не думал, точно забыл, что она тоже одна со своим горем.

К ним в дом приходят люди с завода, товарищи отца по армии, соседи. Но какие бы хорошие люди ни приходили, это горе они не унесут, оно останется. И будет с ними, с Леней и с матерью.

2 

Леня вернулся домой, но никого уже не застал: уехали на кладбище.

В квартире было непривычно грязно и не убрано: полы затоптаны, в пепельницах полно окурков. Стулья и диван завалены бельем, подушками, одеялами. В письменном столе выдвинуты ящики: в них что-то искали.

Дверца гардероба приоткрыта, и Леня увидел среди маминых платьев пустую деревянную вешалку.

С вешалки вчера сняли и увезли новый коричневый костюм отца.

Леня не выдерживает один в притихших комнатах, и он вновь убегает в город, где все то, что присуще было отцу: движение, энергия, озабоченность.

Весна залила город снежной топью, разбросала осколки солнца — в лужи, в ручьи, в опавший с крыш битый лед, — и все это искрилось, слепило глаза. Улицы пахли мокрыми деревьями и зелеными почками.

Лене не верилось, что сейчас, когда всюду пробуждаются жизнь и тепло, где-то на краю города уходит из жизни его отец. Медные трубы оркестра поют для отца последние песни!

Леня встал на мосту, облокотился о перила и смотрел на весеннюю воду реки, которая гнала и кружила в быстром половодье щепки, бревна, ветки деревьев.

Река успокаивала, уносила наболевшие мысли.

Леня простоял над рекой, пока не продрог, и тогда побрел по городу. Он разглядывал витрины магазинов и фотоателье, останавливался у цветочных палаток и театральных реклам — только бы ни о чем не думать, а вот ходить, смотреть и ждать!

Леня замерз. Он зашел в букинистическую лавку погреться.

В лавке было мало народу. Продавщица спросила:

— Ты какую книгу ищешь?

— Я, — растерялся Леня, — я не ищу.

И он снова шагает по улицам — автобусные остановки, объявления портных и зубных врачей, металлические кнопки «переходов», толпятся стекольщики у хозяйственных магазинов; окрик: «Эй, паренек! Остерегись!» A-а, тут ремонтируют дом.

Хорошо бы теперь чего-нибудь съесть. Он ничего не ел и не пил с утра.

Леня опять оказался на мосту. И опять он смотрит на воду. А вода бурлит, напирает на бетонные опоры моста, вскипает и отваливается от них белой пеной.